Если ты захочешь, конечно.
Леся начала понимать, что ей этого все меньше и меньше хочется.
– Давай лучше выпьем, – продолжил Максим, – за тех, кого нет на этом свете.
– Давай. Царствие им небесное. – Леся отпила глоток и поставила бокал. Взяла ломтик сыра и замерла. Она чувствовала… Не видела, а чувствовала, что Макс смотрит на нее и улыбается. Мурашки побежали по спине.
– Это уж вряд ли, – сказал Максим и выпил.
– Почему ты так сказал? – Лесе очень захотелось домой. Она чувствовала себя маленькой девочкой Машенькой в берлоге трех медведей в момент их возвращения домой.
– Потому что это я их убил. Я их убил, и поделом им.
Леся дернулась и опрокинула бокал.
– Да ты не бойся. Тебя я убивать не стану. Ты же тут ни при чем?
Леся с трудом понимала, что происходит.
– Нет, – едва слышно произнесла она.
Макс налил водки себе в рюмку. Поднял бокал Леси и налил вина.
– Вот и я о том же. Конец их будет по делам их. Мы проживем с тобой долгую и счастливую жизнь. – Макс поднял рюмку, стукнул о бокал (Леся так его и не взяла) и выпил.
Лесе вдруг показалось, несмотря на голос, принадлежащий Бабурину, что перед ней какой-то другой человек. Жестокий и совсем чужой человек.
– Максим, – дрожащим голосом произнесла Чалова, – может, я пойду? А ты отдохнешь…
– Куда ты пойдешь, Лесенька? Здесь твой дом. Сейчас выпьем – и в кроватку. Ты же так этого хотела. Мы так этого хотели.
– Максим, я так устала…
Леся все поняла. Это с самого начала было сделано для того, чтобы поиздеваться над ней. Если раньше она могла вскочить, обматерить и уйти, то сейчас она боялась. Во всей квартире Бабурина чувствовалась угроза, опасность. Наверное, то же самое чувствуют искатели кладов, вскрыв очередную гробницу. Как она не почувствовала этого раньше, когда вошла? Надо уносить ноги. Изнасилование – это самое лучшее, что может случиться с ней здесь. Леся слегка отодвинулась от стола.
– Ну, раз вы больше ничего не хотите… – пошутил Максим. Но эта шутка вышла какой-то зловещей, будто людоед рассказывает анекдот перед ужином своей еде.
– Макс, я не шучу. У меня критические дни.
Леся не ожидала от себя такого. Но слабая надежда, что насиловать ее пьяный бывший одноклассник не будет, появилась. Насиловать не станет, а что тогда? Просто убьет? Или не просто? Расчленит и растворит кислотой в ванне? Леся готова была при появлении явной угрозы побежать к двери.
– А у кого они сейчас не критические? – будто не поняв, о чем она говорит, спросил Макс. – Ты думаешь, у меня все гладко? Особенно после того, что сделали со мной эти уроды. Поэтому поделом им!
Настала тишина. Максим снова налил себе водки и, не произнеся ни слова, выпил.
– Хочешь уйти, уходи, – вдруг произнес он. – Но в следующий раз, прежде чем позвонить мне, подумай, нужен ли я тебе такой. – Он поднял светильник и поднес к своему лицу.
Сотни, тысячи морщин, мелких и глубоких, изрезали лицо Бабурина. Леся отшатнулась, едва не упав со стула. Лицо Максима выглядело так, что даже самой крошечной морщинке места на нем уже не было. Но больше всего Лесю поразили глаза. Из-под кустистых бровей на нее смотрели глаза зверя.
– Так что, в кроватку? – увидев испуг на лице Леси, засмеялся Максим.
Леся вскочила со стула и выбежала в прихожую.
– Куда же ты? – услышала она слова Макса. – Мы же так этого хотели.
И Леся побежала вниз по лестнице, на улицу. Прочь, как можно дальше от логова зверя…
Хотела вызвать такси, но передумала. Ей просто необходимо было пройтись пешком. О многом хотелось подумать. То, что история с фотографиями и уходом Анжелы могла свести с ума Максима, это понятно. Но вот что случилось с его лицом – загадка. Может, он там, в Москве, заразу какую подцепил? Теперь думай, заразилась я от него или нет. Может, эта болезнь только половым путем переходит? То-то он меня все в койку тянул!
«Мы оба этого хотели», – мысленно передразнила Макса Леся.
Ладно, хоть жива. Конечно, до слез обидно потерянных семнадцати лет. Да бог с ними, с этими годами. Пусть будет Пупкин, пусть будут семейные трусы и майка в разводах от пива. Пусть будет все это рутинное дерьмо, зато я жива. Леся подошла к обычно оживленной дороге. Сейчас на ней не было ни одной машины. Леся посмотрела налево. Машины так и не появились, и она пошла.
Когда она услышала визг тормозов и увидела приближающуюся смерть с двумя горящими адским светом фарами, она уже не думала ни о Пупкине в трусах, ни о состарившемся Максе. Она успела подумать: «Как хорошо, что я помылась и надела свежее белье…»
Максим чувствовал себя не очень хорошо. А точнее, хреново.
«Я должен встать и закончить начатое. Один день – одна мышка. Сегодня Геннадий Обухов. Счастливчик! Не всем предоставляется возможность умереть не стариком, измученным простатитом и запорами. Он умрет молодым, плохо разбирающимся в расположении печени и почек в собственном организме. Везунчик!»
Несмотря на никудышное состояние, Макс буквально парил по квартире. Вендетта подходила к концу. Мордожопую скотину Владлена Марковича и любимую супругу Макс оставил напоследок.
Раздался телефонный звонок. Мелодия из «Бумера». Это его мобильный! Когда Максим приехал из Москвы, он бросил его в один из ящиков под телевизором. Аккумулятор сел, а зарядку он так и не нашел. Теперь он звонил! Мелодия «Никого не жалко» стояла на Олеге. Макс медленно подошел к тумбочке.
«Никого не жалко, никого. Ни тебя, ни меня, ни его», – напевал под музыку Максим-плохой.
– Заткнись, – зашипел Макс сам на себя.
Он присел и достал телефон. Трясущейся рукой нажал на зеленую трубку. Прохрипел:
– Да…
– Макс, прости Анжелу. – Голос Олега раздавался будто из колодца. – Я тебя очень прошу, не трогай Анжелу. Перестань ненавидеть людей.
– Я всех прощу! Всех! – заорал Макс и бросил телефон о стену.
«Никого не жалко, никого. Ни тебя, ни меня, ни его», – продолжил, уже без музыки, напевать Максим- плохой. И никто его не остановил.
Макс бесцельно бродил по квартире, напевая вслух песню, так четко определяющую его состояние. Он никого не жалел. Даже себя. В особенности себя!
Телефонный звонок. Слава богу, он раздался из коридора и ничего общего с полифоническими мелодиями не имел. Максим вздохнул и поднял трубку.
– Как ты? – услышал он голос Егора.
– Точно так же, как и выгляжу.
– Херово. Бог ты мой, вчера это… Леську какой-то придурок сшиб.
– Я ее не убивал, – прошептал Бабурин.
– Бог ты мой, это в квартале от тебя случилось. Может, она к тебе шла?
– Я ее не убивал, – повторил Максим.
– Бог ты мой… – В трубке раздался треск.
– Перестань ненавидеть людей, – пробился через треск голос Олега Давыдова.
– Я ее не убивал! – заорал Максим.
– Бог ты мой, я же об этом и говорю. – Голос Егора показался Максу таким родным, теплым. – Твои беспочвенные обвинения самого себя в смерти людей – это противоестественно. Бог ты мой, эдак ты завтра скажешь, что и в смерти Вовки Ульянова виноват тоже ты. Я тут созвонился с корешами и раздобыл адресок одного очень приличного докторишки. Бог ты мой, да он из тебя человека сделает!
– А какой твой интерес? – немного успокоившись, спросил Максим.
– Бог ты мой, я все еще надеюсь, что ты останешься моим зятем. И мне больно смотреть, как загибается дорогой мне человек.
– Да ну?! А если начистоту? – В то, что говорил Егор, верилось с трудом.
