– Брось… Он наверняка уже задохнулся… – попытался унять ее Макс.
– Нет!!! Я же слышу, он пищит!
Макс прислушался и сказал:
– Тебе кажется…
– Не кажется! Пищит! Прислушайся!
Макс повернулся лицом к балконной двери, из которой летел горячий воздух.
– Черт! Вроде и правда пищит… – Он заковыристо выругался и, оторвавшись от Аллы, полез в дым комнаты.
– Нет! Не на-а-адо! – Она пыталась его остановить, но было уже поздно. Макс исчез в глубинах черной, дышащей раскаленным смрадом квартиры.
Алла заметалась по балкону, не находя себе места. Макс не возвращался. И зачем она только вспомнила про котенка? Может, никто и не пищал, ей просто показалось… Котенка, конечно, жаль, но что такое его жизнь в сравнении с жизнью Макса! В конце концов Алла не выдержала и опять, царапая осколками ноги и руки, полезла в квартиру.
– Аллочка! Куда же вы? – закричал ей вслед сосед. – Сейчас будут нас снимать! Вон уже за Смирновых цепляются! – Поскольку Алла не возвращалась, он обратился к молодому пожарному, лезущему по лестнице к Смирновым: – Господин пожарный! Гражданин хороший! Имейте в виду! Вон в той квартире люди! Молодые! Мужчина и женщина! Вы уж не забудьте, а то задохнутся!
– Ты, папаша, о себе побеспокоился бы! – пробурчал парень в блескучей каске. – Мамаша твоя, похоже, не дышит уже! Вон как свесилась!
– Как не дышит? Что вы такое говорите?! – испугался дед и затормошил жену: – Тонечка! Ты дышишь? Ну, скажи, пожалуйста, молодому человеку, что ты дышишь!
– Посторонись, дед! – крикнули снизу, и крюки пожарной лестницы впились в подоконник. – Давай бабульку сюда!! – потребовал показавшийся перед окном другой пожарный. – Да переваливай же ее! Не жалей, мать твою… Хуже уже не будет!
А с соседнего балкона эвакуировали толстую тетю Дусю Смирнову в короткой мятой сиреневой рубашонке. Она трубным басом голосила на всю улицу, перекрывая вой пожарных сирен и все другие звуки:
– О-о-о-ой!!! Батюшки мои!!! Ой, сейчас лопнет мое сердце! Да что же это такое делается!!! Боже ж ты мой!!! Помоги-и-ите-е-е!!! А-а-а-а!!! Падаю!!!
А Алла тем временем хватала ртом раскаленный воздух квартиры, обжигая все внутренности, и никак не могла сделать ни шагу вперед. Она упала на колени и попыталась ползти. Ей казалось, что где-то по-прежнему пищит котенок. Там, где котенок, должен быть Макс. И она ползла на этот писк – к Максу. А писк становился все громче и громче. Это был уже не писк, а мяуканье огромного черного кота. Вон он скалит зубы и разевает мокрую красную пасть. И зачем этот кот на нее так смотрит? Что ему надо? Зачем он прыгнул прямо ей на грудь? До чего же тяжело! Вонючая кошачья шерсть лезет в нос, полностью забила рот… Нечем дышать… Абсолютно нечем дышать… Совсем…
…В понедельник, очень тяжелый и малопродуктивный день, Петр Николаевич Башлачев находился во встревоженном состоянии. На работу не вышла Алла Белозерова. С одной стороны, его это не касалось: Алла работала в другом отделе, и пусть о ней беспокоится ее начальник. С другой стороны, у Башлачева горел отчет, а помочь ему с расчетами могли только Игорь Кравченко и Алла. С Игоря теперь никакого спроса… А вот куда запропастилась Белозерова? Раньше она не имела такой моды – отсутствовать по незаявленной начальству причине. Петр Николаевич даже проконсультировался на сей счет с женщинами ее отдела, но никто не знал, почему Белозерова не пришла на работу. Целый день ей пытались звонить домой, но безрезультатно: к трубке никто не подходил. Одна из сотрудниц предположила, что Алла Константиновна, находясь в безутешном горе, отключив телефон и все остальные средства коммуникации, возможно, потеряла счет дням, и лучше всего оформить ей еще парочку дней за свой счет. Все сочли это ее предложение рациональным. Начальник быстренько подписал заявление от имени Аллы, составленное все той же находчивой сотрудницей, и даже собственноручно получил на нем визу директора института. Заявление отнесли к экономистам и всем коллективом постановили проведать Белозерову завтра на дому в том случае, если она опять не выйдет на работу и будет продолжать не реагировать на телефонные звонки. После того как сдвинули с места такое большое дело, сотрудники немедленно успокоились и даже почувствовали, что как-то незаметно адаптировались в новой рабочей неделе.
Несмотря на спокойствие коллектива дружественного отдела, Петр Николаевич продолжал существовать внутри данного понедельника все в том же встревоженном состоянии. Стоило ему вспомнить Игоря Кравченко, как на сердце опять заскреблись кошки, которые это делали каждый раз, как только ему доводилось вспоминать погибшего молодого человека. Петр Николаевич Башлачев, конечно, расстраивался, что лишился такого способного сотрудника, но дело было даже не в этом. Он почему-то чувствовал свою косвенную вину в смерти Игоря и никак не мог от этого отделаться. Зачем он сунулся к нему с фотографиями? Кравченко вышел из его кабинета в таком взвинченном состоянии, а потом все пошло и поехало… Теперь и сама Алла куда-то задевалась… А вдруг она не выдержала тяжести свалившегося на нее несчастья? Может, она по-настоящему любила этого Кравченко? А что, если она, как Игорь, совершенно невменяемая, шла по улице, и на нее тоже налетела машина с нетрезвым водителем? Башлачева передернуло. Только не это!
Дома беспокойство и раздражение Башлачева еще больше усилилось. Он ел рассольник, стараясь не смотреть в сторону Вики, которая уже накладывала ему на тарелку второе в виде мясных зраз с грибной начинкой. Петр Николаевич очень уважал и рассольник, и зразы, но последнее время совершенно не выносил Вику. После пламенных встреч с Аллой Белозеровой интимные отношения с женой перестали приносить ему былое удовольствие и удовлетворение. Он с удвоенной силой зачастил на сторону, но и во всех остальных женщинах не находил того, что в избытке присутствовало у Аллы: мощной чувственной энергии, полной раскрепощенности и неукротимого темперамента. Вика не могла не чувствовать, что муж совершенно к ней охладел, но даже не пыталась угрожать ему разлукой с сыном. Угрожать можно тому, кто этих угроз боится. На нынешнем жизненном этапе Петр Николаевич находился в таком нетрадиционном состоянии, что угрожать ему было бессмысленно: он не испугается, а она, Вика, получит статус брошенной жены или разведенки. Она подозревала, что Башлачев неслабо влюбился, и решила благоразумно переждать тот момент, когда мужику седина ударяет в бороду, а бес – в ребро. Вика даже записалась на фитнес, куда потихоньку от всех бегала по утрам, проводив мужа на работу, а сына – в школу. Пока эти упражнения не давали результата, но она надеялась, что к тому моменту, когда нынешний любовный пыл мужа неизбежно поостынет, результат как раз и даст о себе знать. Она сменила цветастый домашний халат на пронзительно-голубой спортивный костюм, но Башлачев этого даже не заметил. Еще Вика купила себе три полупрозрачных ночных рубашки и кучу всяких кремов и притираний для лица и тела. Когда она несколько раз после принятия душа умастила тело специальным кремом с ароматом морского бриза, Башлачев сказал, что от нее несет, как от «Пемолюкса» для чистки посуды. Разумеется, что полупрозрачная рубашка после этого не произвела на него никакого впечатления. Вика с горечью вспоминала старый анекдот, суть которого состоит в том, что женщинам не стоит тратиться на дорогие ночные рубашки, а лучше сразу купить себе парочку хорошеньких шарфиков, которые можно носить еще и под пальто.
Петр Николаевич молча съел зразы, запил их хорошим бокалом чая с куском ватрушки и понял, что должен лично и немедленно съездить к Алле, чтобы удостовериться, что с ней ничего не случилось. Тревога настолько глубоко проникла в его организм, что он уже был почти уверен – с Белозеровой стряслась беда. Когда он надевал куртку, в прихожую вышла из кухни Вика.
– Куда? – односложно и мрачно спросила она.
– На кудыкину гору, – грубо ответил ей Башлачев.
– И это все, что ты можешь мне сказать?
– Если я скажу правду, тебе это сильно не понравится.
– Ты идешь к женщине? – Голос Вики дрогнул, а губы ей пришлось закусить, чтобы они не съезжали на сторону.
– Да, Вика, я иду к женщине, – честно ответил ей Петр Николаевич. – Единственное, чем я могу тебя утешить, это то, что я этой женщине и на дух не нужен.
– Зачем же тогда идешь?
