теперь делать.
– Надо все рассказать Никитину, – посоветовала я ей, но, кажется, мой совет не пришелся ей по сердцу, потому что она закрыла лицо руками и горько зарыдала, выдавая сквозь всхлипывания потрясающие откровения:
– Как мне ему все рассказать, если это я заманила вас на кладбище? Он не знает, но если узнает про то, запрет меня под замок, а те убьют мою бабушку. Елизар никогда не обманывает и не грозит зря, если сказал, что сделает, значит, сделает. Правда, такие угрозы не вяжутся с моим представлением об этом человеке. К тому же он уверял, что не причинит вам вреда. Но ведь это могут сделать его люди. Есть много лазеек, чтоб обойти свое слово, тут Елизар большой мастак. А Никитин не поймет, что я никому вреда не хотела, а только старалась спасти свою бабушку. Если бы дело во мне одной, я никогда не написала б того письма.
– Понятно, – сказала я, хотя ровным счетом ничего мне было не понятно, кроме того, что с Ириной бабушкой неладно, поэтому я спросила, чтобы хоть как-то войти в курс дела: – А что же все-таки случилось со Стасем?
– Никто не знает, – прорыдала Ира, – Елизар сам хотел узнать, а так как вы единственные, кто был на месте его смерти, вот и попали под подозрение.
– А Леший с этим дураком-внуком? Почему они не под подозрением? Ведь нам с Маришей просто не под силу было бы пристроить тело таким образом! – возмутилась я столь явной пристрастностью.
– Не знаю, – вздохнула Ира. – Я вообще с самим Елизаром не разговаривала, мне его слова передал староста из Киянки. Я же только предполагать могу, что он на вас обозлился потому, что убийства начались с вашим появлением и вы всякий раз каким-то боком оказывались связанными с ними.
– Ну ладно, а что Елизару за дело до Стася? Он ему папа?
– Да, – совершенно серьезно ответила Ира. – Он его крестный отец.
В воздухе запахло кровавой вендеттой, сицилийской мафией, голливудскими съемками и кетчупом с горячими макаронами.
– Если он о нем так волнуется, почему допустил, чтобы его крестник занимался захоронением трупов? Я ни с кем его не спутала, он точно был в том сарайчике. Что он там делал?
– Про это мне никто ничего не говорил, так что ничем помочь не могу. Но хочу дать совет вам, девочки, уезжайте поскорей отсюда, потому что на вас имеет зуб такой человек, которому поперек дороги вставать не следует.
Это я и сама поняла, и мне это сильно не понравилось. Кому охота получать по мозгам ни за что ни про что? А тут именно такой случай. Я пришла в бешенство и в таком состоянии находилась все время после ухода Иры. Мне было просто необходимо выговориться сочувствующему человеку. К несчастью, таким человеком оказалась Мариша. Видать, возмущение помрачило мой рассудок, если я выложила ей все, что рассказала Ира. А ведь это следовало скрывать от нее тщательней, чем от кого бы то ни было! Ее чувство справедливости было обострено до предела, и ничего не стоило оскорбить его.
Как и следовало ожидать, Мариша пришла сначала в негодование, и я была с ней полностью солидарна, но потом она начала строить планы на будущее, и тут я призадумалась, правильно ли сделала, что все рассказала, а когда она заявила, что у нее есть план по вразумлению Елизара, я всерьез затосковала. Впрочем, план отличался удивительной простотой замысла и исполнения.
– Надо пойти к этому Елизару и сказать, что он не прав, пытаясь нас убить.
У Игоря, который именно в этот момент вошел в дверь и услышал простенький план Мариши, отпала челюсть, и он начал что-то бессвязно блеять. Из его блеяния становилось понятным, что он не повезет нас в Ульяновку, что у них с Никитиным есть знакомый врач в больнице и они попросили его положить нас в палату для психов, у которых внезапно началось сильное обострение. Это самое надежное для нас место. Сидеть мы там будем вдвоем, потому что держать рядом с нами психически больного человека – значит, подтолкнуть его к убийству или самоубийству в первые же часы общения с нами. Он, Игорь, до встречи с нами был совершенно здоров, но сейчас чувствует в себе пробуждающегося зверя. Палата обита мягкой тканью, чтобы мы не повредили себе чего-нибудь, а на окнах будут крепкие решетки. Игорь лично проследит, чтобы специально для Мариши наварили второй ряд прутьев. Двери будут запираться на несколько замков, и он, Игорь, берется проследить за тем, чтобы к дверям не подходил никто незнакомый. Нам обеспечат трехразовое протертое питание и полный покой.
Мне его предложение в свете того, что иначе ночью мне придется вразумлять пылающего злобой человека в том, чему у меня нет ни малейших доказательств, показалось прямо-таки даром небес. Я поспешно открыла рот, чтобы опередить Маришу (которая, конечно, будет возражать против этого плана) и сказать, что мы согласны, как вдруг, к своему удивлению, услышала голос Мариши.
– Мы согласны, – сказала она. – Это гораздо лучше, чем связываться с Елизаром. Спасибо тебе, Игорь, большое, ты буквально спасаешь нас. Просто не знаю, как нам благодарить тебя.
Если я и могла заподозрить неладное, то это надо было делать сейчас. Потому что Мариша стала подозрительно вежлива и сладкоречива, а такое у нее случалось, когда она задумывала крупную пакость и обман. А Мариша продолжала заливаться соловьем и совершенно убаюкала подозрения Игоря.
– А теперь, Игорек, подожди нас, пожалуйста, в соседней комнате, мы должны переодеться и собрать свои вещи.
Стоило этому доверчивому олуху выйти из комнаты, как Маришина улыбка растаяла без следа.
– Чего ты ждешь? – зашипела она, мечась по комнате. – Собирайся. Вещи бери теплые и немаркие. Хватит с меня. Призраки – это явно не мое кредо. Надо выбрать для исполнения что-то попроще, найти джинсы и обувку попрочней.
С этими словами она начала судорожно рыться в своем рюкзаке. Джинсы мы с ней нашли. У нее были коричневые, а у меня синие, но я по-прежнему не понимала, почему она уделяет столько внимания нашему туалету, если следующие дни мы проведем в уединении и тишине психушки. И зачем там прочная обувь? По потолку ходить, что ли?
– Готова? – спросила Мариша. – Тогда за мной.
И вместо того, чтобы подойти к двери и сдаться в руки Игоря, она на цыпочках подбежала к окну и высунулась в него.
