который может оказаться важным указанием при попытках определения более глубокого (и широкого) этимологического контекста и.-евр. *k'uen–to-. Но и литовский глагол, сохраняющий -t-, тем не менее свидетельствует более архаичный тип, нежели слав. *svetiti (ср., однако, рус. свячоный, священный); ср. лит. svesti (svencia, svente) 'праздновать', 'святить', 'посвящать', 'совершать богослужение', но и 'жертвовать' [!] (ср. германские примеры, фиксирующие это же значение, — готск. hunsl и др.) [384]. При учете указанных глаголов в латышском и литовском соответствующие славянские глаголы имели бы вид *svьneti и *svesti (*svьsti).
Существенны также балтийские материалы, относящиеся к сложным словам, в первом члене которых представлен элемент svent-, svint-, svet-. Многие из таких сложных слов предполагают синтагму типа Adj. svent- и т. п. & Subst. (иногда и Adj.). Оставляя в стороне те composita, которые были вызваны к жизни введением христианства (или во всяком случае утвердились основательнее всего в связи с христианской догматикой и литургией) [385], целесообразно указать те типы словосложений, которые могли существовать (если не во всей их конкретности, то во всяком случае именно как типы) уже в дохристианскую эпоху или даже, бесспорно, сформировались в недрах последней. Среди балтийских сложных слов с первым элементом svent-, svet- выделяется группа сакрализованных временны?х обозначений, относящихся к особо отмеченным отрезкам суток или дням недели. Ср. лит. sventadienis 'праздник', 'праздничный день' (ср. svente), sventvakaris 'канун праздника', лтш. svetdiena 'праздник', 'воскресенье', svetrits 'утро праздничного дня' (ср.: es piedzimu svetrita laudim darbu nekaveju [BW 1183]; lai пак meitas svetrita [BW 13250, 36]; krustibu svetritu sabrauca kumas [BW I, 178]), svetvakars 'вечер перед праздником', 'праздничный вечер' (ср.: іk svetdienas baznica, svetvakaru kruodzina [BW 14554]), 'суббота', svetnakts 'ночь перед праздником', ср. svetki, svetku diena 'праздник' и т. п.
Другая группа слов подобной структуры наиболее показательна с точки зрения ее архаичности, хотя нельзя, конечно, отрицать, что и эти сложные слова, сформировавшиеся в дохристианскую эпоху и обозначающие реалии языческого мифопоэтического мира, позже в той или иной мере подключались к собственно христианской топике. Характерной чертой этих composita является сочетание svent-, svet- с обозначениями природных объектов — вод, деревьев, гор, камней и т. п. Ср. лит. svent(a)viete 'святое место', sventupe 'святая река', sventezeris 'святое озеро' и т. п.; лтш. svetudens 'святая вода' gаvenu piektdienas vajaguot svetudeni pirms saules vai pec saules buteles smelt un tuo visu gadu nuoglabat; ja acis sapuot, tad ar suo udeni vajaguot nuomazgat acis (Etn. II, 37. Muhlenbach– Endzelin 1923–1940, III, 1157), svetavuots 'святой источник', svetъirze 'святая роща', svetuozuols 'святой дуб' и т. п. Особая категория случаев внутри этой группы — composita с элементом svent-, svet-, обозначающие некоторые «отмеченные» растения, типа sventagarsve 'дягиль, дудник' (Angelica silvestris, Archangelica officinalis), sventadagis 'бенедикт' (ср. dagys 'чертополох') и др., ср. лтш. svetluoki 'Knoblauch' (Fur. I), т. e. svet- & l(u)oki 'святой лук (перья)', а также svetenis, sveteni, svetini 'чеснок' (Allium sativum), svetins и др. [386] Не касаясь здесь ряда других сложных слов с элементом svent-, svet- ввиду несколько неясного их статуса и рассматривая их как резерв, в котором могут сохраняться некоторые важные факты (ср. лтш. svetcelnieks, svetceluotajs 'паломник' = *svet- & *сеls 'святой путь', ср. лит. sventas kelias; лтш. svetputns 'аист', как святая птица [ср. мифопоэтические мотивировки святости, божественности этой птицы]; svetmeita 'фея', букв. — 'святая дева', отчасти — svetlaime 'блаженство', svetlaimigs и др.), целесообразно обратиться к топономастическим данным. Здесь прежде всего бросается в глаза чрезвычайно существенная диспропорция между обилием гидронимических (и топонимических) данных и исключительной скудостью примеров использования элемента Svent-/Svet- в личных именах собственных (единичные примеры, как правило, вторичны по происхождению, а иногда вообще сомнительны). Эта дефектность в использовании упомянутого элемента в личных именах находится в резком противоречии с положением в славянской ономастической традиции, где имена с элементом *svet-, хотя и не очень многочисленные, относились к числу наиболее престижных. Можно думать, что причина этого различия в строгом запрете на использование соответствующего элемента у балтов в христианскую эпоху (отнесение его к сфере божественного, а не человеческого). В этом случае появление Svent-/Svet- в именах людей трактовалось бы не только как своего рода кощунство в ономатетической сфере, посягающее на вторжение в сферу божественного, но и как рецидив язычества, когда такое смешение сфер было обычным. В этом отношении характерно, что имя легендарного литовского основателя новой ритуальной традиции трупосожжения в определенном месте и с соблюдением определенных условий Швинторога (*Svent- & *rag-), засвидетельствованное в западнорусских и польских источниках (Топоров 1980:16–40), содержит именно этот элемент, который и подчеркивает идею особой сакральной отмеченности этого князя–жреца и его имени [387]. тем самым Швинторог выступает в мифопоэтической исторической традиции как тот, кто освятил место, с которым связаны начало новой религиозно–ритуальной практики (позже здесь было основано святилище, где, в частности, приносили жертвы Перкунасу) и предыстория будущей Вильны. Во всяком случае этот ономастический «гапакс» чрезвычайно показателен (ср., впрочем, прусск. Swenticke, 1301; Swantike, 1422), см. Trautmann, 1925:102.
Контраст этой ситуации образует использование определения «святой» в связи с именами языческих богов и — шире — положительно отмеченных мифологических персонажей. Перкунас, с культом которого (и, в частности, с его святилищем, ср. sventykla) был связан Швинторог [В связи с Швинторог ср. слав. *Rog- & vоldъ (др. — рус. Рогволодъ): один и тот же генетически элемент rag- /rog- сочетается в одном случае с svent-, в другом с *vald-/*vold-. В свою очередь эти два последних элемента сочетаются в устойчивом двучлене святые власти (волости), как и святой владыка, корни которого уходят в дохристианскую эпоху (ср. лит svent- & vald- и т. п.)], иногда даже практически в современных (XX в.) описаниях определяется как «святой». Ср.: Trenk tave sveпti Perkunai! или Kad tave sv(entas) Perkunelis!, то же и в более ранних источниках: Dieve duok, kad tave Perkuns, svents Perkuns, Dievaitis, sventas Dievaitis uzmustц, uztrenktц, (из рукописного словаря Бродовского, см. Balys 1937, 166–167), последний пример отсылает и к сочетанию svent- & Dievas (Dievaitis) , которое, очевидно, как и подобное сочетание в славянских языках (ср. святый Боже! — в обращениях), оформилось в языческую эпоху. Но этот эпитет определял и других мифологических персонажей. Один из интереснейших случаев связан с божеством огня, персонифицированным огнем Ganija (ganija), сакральным именем самого огня. Относящиеся сюда данные ценны вдвойне. Во–первых, они описывают некую ритуальную ситуацию — диалог, цель которого опознание истинного имени священного огня. Ср. Klausdave: «Кио vardu ugnele?» Vaikas atsakydaves: «Sventa Gabija! » (ср. как уточнение: Ugnis krikstyta, jos vardas Gabija), а также Sventa gabija! uzkopta gulek, sukurta
