каляющеся. и тако пребываемъ…
и т. д. вплоть до места о «неподобном стоянии» в церкви (Лавр. летоп., 167–170). Степень соответствия между этим фрагментом и большей частью текста поучения Феодосия столь велика, что нет сомнения в том, что перед нами один и тот же текст, дважды записанный (ср. еще Сухомлинов 1856:79–82). Вместе с тем эта же сопоставимая с летописным текстом большая часть поучения «О казнях Божиих» также почти дословно совпадает, как показал Срезневский 1866:34–43, со «Словом о ведре и казнехъ Божиях» в Златоструе болгарского царя Симеона (888–927) [751]. Несомненно, что текст поучения в его наиболее полном виде (список XV в. из «Торжественника») представляет собой компиляцию (Никольский 1906: 172), последняя часть которой, возможно, отражает личный вклад Феодосия в текст [752].
Во всяком случае эта часть сугубо практическая и посвящена типично русским грехам, о которых писал в других сочинениях и сам Феодосий и многие другие (ср., например, пьянство, с которым боролись многие духовные пастыри; памятником этой борьбы являются многочисленные «слова о пьянстве»). Пьянству уделяется особое место в этом поучении, и то, что текст, начавшийся с почти эсхатологических «казней Божиих» и являющийся, видимо, откликом на военное поражение русских и на мятеж в Киеве как следствие этого поражения, завершается темой пьянства, вовсе не случайно. Начав спокойно, «исторически» с уже знакомой нам темы установления святыми отцами обычая «святыа праздникы праздновати духовно» и с напоминания о том, что они именно так и праздновали эти дни и обрели спасение [753], автор или составитель текста становится все взволнованнее и решительнее:
На праздники же великиа пировъ не творити, пианства бегати, испити мало и блюсти душа своя, и стиречи часа, в онъже Богу молитися трезвыимъ умомъ, а не пианымъ, якоже Петръ Апостолъ рече: братия, будите трезви, якоже супостатъ вашь днаволъ ищеть пианыхъ, да я пожреть. О горе, паки реку, о горе пребывающимъ въ пианстве! Пианствомъ аггела хранителя своего отгонимъ отъ себе, и злаго беса привлачимъ к себе, и Святаго Духа далече есмы пианства ради, а близь ада, и слова Божиа не имуще въ устехъ своихъ, гнили ради пианьственыа. Беси бо ради бывають о нашемъ пианстве, и радующеся приносятъ къ диаволу жертву пианственую отъ пианиць… Писано бо есть: яко и поганыа набдить Богъ, а пианиць ненавидитъ и отвращается отъ нихъ. Но толико супостатъ нашь радуется о нашемъ пианстве, а искони бо не хощеть добра роду человечю, и глаголетъ: яко мои суть пьянии, а трезвии суть Божии. И посылаеть диаволъ бесы, рекъ: идете, поучайте христианы на пианство и на всяку детель моего хотения. Аггели же святии, приходяще, поведали се святымь отцамь с печалию великою, да быша писаниемь отлучили христианъ отъ пианства, а не от питьа: ино бо пианство есть злое, а ино питье в меру, и в законъ, и в подобно время, и въ славу Божию…
Пьянство понимается автором как победа дьявола, приобщение к дьявольскому.
Наследие язычества («Се бо не погански ли творимъ?») видит Феодосий и в других распространенных на Руси грехах, которые использует на погибель людей дьявол, подталкивающий их к падению. Картина этих грехов, рисуемая в поучении, разнообразна и колоритна.
Аще кто усрящетъ черньца или черницю, то възращаются, ли свинею, ли конь лысъ: то се не погански ли есть? Се бо, по дьяволю наученью, кобь сию держать. Друзии зачиханью верують, юже бываеть многажды на здравие главе; но сими дияволъ лстить и другими нравы, и всяческими лестми превабляемы отъ Бога, влъхвованиемъ, чародеяниемь, блудомъ, запоиствомъ, резоиманиемь, приклады, татбою, и лжею, завистию, клеветою, зубами, скоморохи, гусльми, сапелми и всякими играми, и делесы неподобными. Видимъ бо и ина злаа дела: вси дръзливы на пианство, и на блудъ, и на игры злыя, ихъже несть лзе христианомъ тако творити. И се пакы, егда стоимъ въ церкви: то како смеемь смеатися, или шепотъ творити? Припадает бо окаанный диаволъ и влагаеть въ ухо наше смехъ, и шепотъ, и инаа неподобнаа творити, въ церкви стояще предъ небеснымъ Царемъ: какиа мукы нестьмы достойни? […] Да еще руце твои ничтоже имата грабления… Оглядай убо руце си и испытай о нею, да ничтоже имата грабления и нечистого резоиманьа. Аще ли еси грабилъ, или приклады ималъ, или корчемный прикупъ, или кого чемъ приобиделъ еси…
Против пьянства направлено и другое поучение Феодосия к народу — «О тропарях» (или о тропарной чаше). Собственно говоря, прямой смысл поучения — ритуальная деталь (нужно петь за трапезой лишь трижды — в начале обеда во славу Христа, в конце — во славу Девы Марии, третий раз — за здоровье государя, «а лише не велимъ») — едва ли нуждался в особом поучении, обращенном к народу. Отталкиваясь от вошедшего в обычай злоупотребления — по мере пения тропарей пить особую чашу («наклонность» к чаше побуждала увеличивать число тропарей), Феодосий снова обращается к теме пьянства. И здесь он снова решителен и непримирим, а картина, рисуемая им, столь реальна, конкретна и ярка, что благодаря ей и современный читатель заражается эффектом присутствия:
иже бо кто много пиеть съ трепари како ти начнеть полозити на колену. а на нога своихъ не мога отити. а другый валяется в калу блюа. хоче ся пересести. въ ругании въ посмесехъ давъ себе всемъ людемъ. а хранителя душа своея аггела Господня отгнавъ отъ себе… [754]
Поучения Феодосия к киево–печерским инокам во многих отношениях повторяют то, что отражено и в ЖФ, в частности, в теме учительства преподобного и его отношений с монахами. В этом смысле поучения подтверждают уже известное из ЖФ. Эти совпадения должны быть признаны важными тем более, что ряд этих поучений (пять числом) принадлежат к наиболее бесспорной части литературно–учительного наследия Феодосия. Поэтому некоторые акценты и отдельные новые детали в этих поучениях позволяют уточнить и оплотнить наши представления о Феодосии как о духовном пастыре и даже как о человеке.
В этом отношении особое внимание привлекают два слова «О терпении и любви». Первое из них построено на хорошо продуманном сочетании евангельских цитат и стоящих за ними эпизодов и непосредственной беседы с иноками, где уже первые фразы (отмеченные, кстати, и стилистически) подводят к самой теме поучения. Ср.:
Что внесемъ, любимици мои, в міръ сей или что имамъ изнести? Не оставихом ли міра и яже въ міре, по заповеди Христовы, глаголавшаго: «Иже не возненавидить всего и последует ми, несть ми ученикъ» и пакы: «Иже мя аще любить и слово мое сохранить» и «Иже душу свою погубит мене ради, обрящеть ю?»
после чего сразу говорится главное — «Любы Божия не въ словесехъ совръшается, но въ делехъ детелныхъ», подтверждаемое заповедью Христа:
«Заповедь бо нову даю вамъ: да любите другъ друга, якоже и азъ возлюбихъ вы» и «По семъ разумеють вси, яко мои ученици есте, аще любовь имате междю собою»
Феодосий чуток к этой теме любви и, предлагая ученикам следовать этой заповеди (и «Онъ возлюбить насъ»), несомненно, осознает и новизну этого принципа и его знаковую отмеченность. От «литературно– цитатной» части автор поучения снова и очень динамично переходит к тому, что здесь и сейчас, и как бы к предстоящим перед ним ученикам:
И та слышасте, намъ, убогымъ кацемь достоить длъжнымь быти! Не сердце ли въ насъ горить! И та вся слышаще, намъ нимало от совести своеа въсклоняющимся. Что бо добро створихом Ему, да насъ изъбра, изведе ны отъ маловременнаго житиа сего! Не вси ли уклонихомся и неключими быхомъ работати Ему! Невъследъ ли похотей своих идохомъ!
— с новым (после этой серии вопросов) восхождением к евангельским цитатам и ситуациям.
