В этом же гимне показателен мотив уподобления змей, поражаемых Громовержцем Индрой, молниям: «Тех змей, что родились из огня, что родились из растений, тех, что возникли (как) молнии, рожденные в воде, чей род очень велик, этих змей мы хотим почтить поклонением» (АV X, 4, 23). Следует напомнить, что Индра поражает змей молнией, огнем, порожденным между двумя камнями–жерновами (ср. yо asmanor antar agnim jajana. RV II, 12, 3) или самим камнем–жерновом (ср. «Вот великий жернов Индры, давитель всех червей…» АV II, 31, 1). Этот мотив подтверждается и данными других индоевропейских традиций и прежде всего балтийской и славянской (особенно белорусской), где змеи в заговорах поражаются молнией, громом, градом, стрелами Громовержца Перкунаса–Перконса–Перуна и т. п., см. Bfllys J. Perkunas lietuviu liaudies tikejimuose. — Tautosakos darbal. III Kaunas, 1936; Idem. Griaustinis ir velnias baltoskandijos krastu tautosakoje; Ibid. IV, 1939; Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974; Барташевич Г. А. К вопросу о структуре белорусских заговоров от змей. — Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора, I. М., 1988. С. 74–76 и др. Характерен в связи с общей темой рефлексивности инвертированный мотив — змей Вритра обращает молнии, гром и т. п. против Индры, хотя это и не спасает его от поражения, ср.: nasmai vidyun na tanayatuh sisedha na yam miham akirad dhradunim ca (RV I, 32, 13) 'Не помогли ему ни молния, ни гром, ни тот туман, что он раскинул, ни град […]'. Этимологическим соответствием балто–славянскому имени Громовержца оказывается древнеиндийская персонификация грозовой тучи (parjanya) бог Парджанья, который любопытным образом включен в заговор АV XII, 1, 12, обращенный к Земле: «Какова твоя сердцевина, о Земля, и каков твой пуп, какие подкрепления [или пища, полнота ее, urj, ср. urjay — 'изобиловать', 'насыщаться', 'усиливаться'и т. п., ср. авест. varez-, др. — греч. ????, ?????, хеттск. uarkant, др. — ирл. ferc. Mayrhofer I, Lief. 4, 1988. P. 242– 243; сюда же, конечно, и русск. ворза?ть 'жадно глотать', варзать 'есть до отвала' наварзаться, вероятно, верзила, ве?рзить и т. п., о чем см. в другом месте — В. Т.] возникли (sam–bhu) из твоего тела, — в них помести ты нас! будь очистительницей (pu) по отношению к нам! Земля (bhu?ті) — мать, я — сын земли, Парджанья — отец; пусть он спасет — наполнит (? — pr-) нас». Я этого заговора — человек, т. е. «земной», как показывает внутренняя форма этого слова в ряде индоевропейских традиций; «земная» и змея (ср. славянские языки) рождена, как и человек, Землей, гипостазированным образом самой змеи, или — что практически одно и то же — сама от себя (в этом же заговоре XII, 1, 13 смертные, обращаясь к Земле, говорят, что они родились от нее, что она несет как двуногих, так и четвероногих, и, наконец, могли бы сказать, что, умерев, они вернутся в Землю: «земное» станет достоянием Земли). Реконструкция мотива порождения в «основном» мифе свидетельствует, что и Змей — «обращенный» сын Громовержца и его супруги (<*3емли, *Матери–Земли), и это еще одно подтверждение диахронической связи человека и Змеи через общих для них родителей. И над этим звеном мифа веет дух рефлексивности и, более того, «аутогеничности», присутствующих явно в ряде заговоров против змей, ср.: «Да будет поклон черной, поклон поперечнополосатой, рожденной от себя (svajaya, от svaja-, букв. — 'само(-свое)рожденной’), коричневой поклон, поклон божественному роду!» (АV VI, 56, 2). Связанная с этим рефлексивность змеи отражена и в более косвенном мотиве «неразличения» начала и конца змеи («Ты, что разишь одинаково: и хвостом и пастью…» — в обращении к змее, АV, VII, 56, 8: функциональное тождество этих частей как бы предполагает их пространственную смежность, слияние воедино, возвращение к самой себе.
