Кологривов 1961: 25–26 и др. Несомненно, что жития Бориса и Глеба, как и СЗБ и некоторые части русской летописи, — бесспорное свидетельство пробуждения ранних форм национального самосознания. Отсюда — роль этих памятников в истории древнерусской литературы.
203
Ср. также неотделимую для XI в. от идеи единства тему старшинства в княжеской иерархии: «Отець же нашь Феодосий бе по вься дьни и нощи моля Бога о христолюбьци Изиславе, и еще же и въ ектении веля того поминати, яко стольному тому князю и старейшю вьсехъ, сего же [т. е. Святослава —
204
Каждая из этих трех идей дала богатые и положительные плоды в русской исторической жизни. Вместе с тем каждая из этих идей открывала возможности и для утверждения (а иногда и для дальнейшего развития) иных, на этот раз отрицательных начал. Идея единства в пространстве и в сфере власти имела свое продолжение в тенденции к предельной централизации и гипертрофии автократического начала. С идеей преемства в духе не раз в ходе истории связывались излишества и некритичность в опоре на чужое, проявлявшиеся как в поверхностном, неорганическом усвоении чужого наследства («подражательность», «низкопоклонство» и т. п.), так и в пренебрежении к своему, в приписывании ему низкого статуса, в отказе от «почвы», даже в забвении исконных начал. Даже идея святости в ее «русском» варианте в разных культурно–исторических контекстах порождала такие явления, как пренебрежение
205
Этот отрывок и содержательно и стилистически весьма близок к соответствующему месту СЗБ; естественно возникает вопрос о более чем случайной связи между ними. Ср. Лихачев 1947: 66–70.
206
К соотносительной хронологии появления Антония и Илариона в этих местах ср. Жданов 1904:27– 28.
207
Ср. в приписке Илариона (203а): «въ велицемь и бого/хранимемь граде кыеве».
208
Эта же черта отличает и «киевский» текст Моисея Выдубицкого, в котором восторг оттесняет реалии. Ср.: «Дивна днесь видиста очи наши! … Днесь и множество верныхъ кыянъ и населници ихъ болше потщание и любовь архистратигу господню имети начинають не токмо и ради спасения своего, но и новаго ради чюдеси, иже во дни царства твоего свершися, утверждающе бо непостыжьно нозе свои на удобренемь ти зданьи, и очима си любезно смотрящи, отвсюду веселие души привлачаще, и мняться, яко аера достигше, и тако любовью едва отходять, похваляюще богомудрество твое» (см. Бегунов 1974:74, 75; Боровський 1981:54–58).
209
Из многочисленных старых и новых работ по археологии древнего Киева в эпоху, когда присутствие в нем славянского элемента бесспорно, и вплоть до начала XIII в., ср. написанные в последние десятилетия — Богусевич 1952, 1952а, 1957; Ефіменко, Богусевич 1952; Каргер 1959–1961; Толочко 1963, 1965а, 1967, 1979, 1982, 1983; Толочко, Килиевич 1967, 1967а; Толочко, Килиевич, Дяденко 1969; Толочко, Гупало 1973; Толочко, Гупало и др. 1974; Толочко, Боровский и др. 1975; Археологiя Укр. 1975; Археологічні дослідження 1976; Кіліевич 1976; Гупало 1982; Івакін 1982; Сагайдак 1982; Телегин 1982 и др.
210
Ключевой характер этого события подчеркивается некоторыми учеными (см. Пархоменко 1913а, 1922, особенно 1924; Pritsak 1981; Golb, Pritsak 1982 и др.; в связи с Олегом, с которым связывается обычно захват Киева, см. Пархоменко 1936, 1937: 191–200 и др., чьи мнения по этому вопросу в одних случаях труднодоказуемы, в других уязвимы, но все–таки в целом открывают возможность новой перспективы). В данном случае специалисты опираются как на отдельные показания источников (Новгородская 1–ая летопись, Длугош и его источники, не дошедшие до нас), так и на общие соображения исторического и геополитического характера. Ряд противоречащих данных может быть отстранен или снижен в своем значении, учитывая «произвольное и чисто искусственное построение нашей летописной хронологии данной эпохи и, в частности, … искусственность и нагромождение посторонних известий в данных 'Повести временных лет' об Игоре» (Пархоменко 1924:71; ср. также Шахматов 1908:97–108, 118, 315–319; Грушевський 1904:362, 391 и др.). К сожалению, это последнее обстоятельство нередко не учитывается в отдельных попытках реконструкции древне–киевской истории. Разумеется, идея юго–восточной Руси и ее особой роли в ранне–киевской истории нуждается в подкреплении дополнительными фактами, с одной стороны, и в учете тех возражений, которые делались в адрес этой гипотезы (ср. Ловмяньский 1985:76 и др.), с другой стороны. Можно также понять тех исследователей истории древнего Киева, которые рассматривают его как самодовлеющее и замкнутое целое (во всяком случае в послехазарский период). Но
