Два следующих фрагмента «Похвального слова» целиком отданы риторике, в просветы которой включены отсылки к Сергеевым добродетелям. Первый из этих фрагментов — вопросительный, где риторические вопрошания (прием, излюбленный Епифанием) как бы сами по себе предполагают нужные ответы, индуцируют их. Профилирующая схема фрагмента — восьмикратно повторенное кто… не…?, вводимое (кроме первого появления) союзом или (это кто… не…?, конечно, равносильно смыслу «всякий»):
Кто бы, слыша добрый его сладкий ответь, не насладися когда от сладости словес его? Или кто зряй на лице его, не веселяшеся? Или кто, видя святое его житие, и не покаася? Или кто, видя кротость его и незлобие, и не умилися? Или кто сребролюбець бысть, видя его нищету духовную, и не подивися? Или кто похыщникь и гръдостию превъзносяйся, видя его высокое смирение, и не почюдися? Или кто бысть блудникь, видя чистоту его, и не пременися от блуда? Или кто гневливъ и напрасен, беседуя с ним, на кротость не преложися? [483]
И последний вопрос «вопросительного» фрагмента, также не требующий ответа и находящийся вне общей схемы, таков:
Яко же от прочихъ святых иже кто възлюбленъ есть от Бога, яко сей преподобный Сергие?
Следующий фрагмент, второй, может быть назван «сравнительным» или как (яко) — фрагментом. Мощность его схемы, реализованной в тексте, определяется тридцатичетырехкратным повторением сравнительного союза яко. То, с чем Сергий сравнивается в этом фрагменте, — конечно, чистейшее упражнение в риторике. Его и надо воспринимать не как попытку выявить некие новые добродетели Сергия или увидеть их в ином ракурсе, а как некую безусловность, абсолютность высшей из возможных оценок Сергия, но от подлинной сути его, от глубины и тайны его этот бесконечный яко– ряд способен только изолировать или отдалить. Ср. после «абсолютной» оценки Сергия (Съйми есть и прьвый и последний в нынешняя времена; сего Богъ проявилъ есть в последняа времена на скончание века и последнему роду нашему, сего Богъ прославил есть в Руской земли и на скончание седмыа тысяща):
сьй убо преподобный отець нашь провосиалъ есть въ стране Русстей, и яко светило пресветлое [figura etymologica] възсиа посреди тмы и мрака, и яко цвет прекрасный посреди тръниа и влъчець, и яко звезда незаходимаа, и яко луча, тайно сиающи блистающе, и яко кринъ въ юдолии мирьскых, и яко кадило благоуханно, яко яблоко добровонное, яко шипок благоуханный, яко злато посреди бръниа, яко сребро раждежено и искушено, и очищенно седморицею, яко камень честный, и яко бисеръ многоценный, и яко измарагдъ и самфиръ пресветлый, и яко финиксъ процвете, и яко кипарис при водах, яко кедръ иже в Ливане, яко маслина плодовита, яко ароматы благоуханнаа, и яко миро излианное, и яко сад благоцветущь, и ако виноград плодоносенъ, и яко гроздь многоплоденъ, и яко оград заключенъ, и яко врътоград затворенъ, и яко славный запечатленный источникъ, яко съсудъ избранъ, яко алавастръ мира многоценного, и ако град нерушим, и яко стена неподвижима, и яко забрала твръда, и ако сынъ крепокъ и веренъ, и ако основание церковное, яко столпъ непоколебимь, яко венець пресветлый, яко корабль, исплъненъ богатства духовнаго, яко земный аггелъ, яко небесный человекъ.
Стоит указать, что в этом яко–тексте есть своя логика — восхождения от космического через «земное», природное, освоенное природное, «культурное» (город, стена, корабль) к обретенному человеком небу — небесный человек [484].
Кончина Сергия дает повод снова вернуться к перечислению его добродетелей — правда, целомудрие, смирение, чистота, святость. 55 лет был он иноком съ всяким прилежаниемь и въздръжанием, не леностию тогда съдрьжимь, но с бодростию и съ мноземъ трезвениемъ, и всех инокь предуспе в роде нашемь труды своими и трпениемь, и многых превзыде добродетелми и исправлении своими. Наше иночество, — говорит Епифаний, — ничто по сравнению с его; наша молитва «яко стень есть». И, мастер, умеющий иметь дело с огромностями, но сознающий недоступность ему сергиевой глубины, скажет: И колико растоание имать востокъ от запада, сице нам неудобь есть постигнути житиа блаженного и праведного мужа.
На смертном одре, как сообщает Епифаний, отступая здесь от панегиризма, Сергий отдает последние наставления ученикам. Тело свое положить в церкви он им не позволил и просил похоронить его скромно вне церкви вместе с другими монахами, уже там находящимися. Но Киприан, бывший тогда митрополитом и, как известно, высоко ценивший и глубоко уважавший Сергия, в сознании масштаба личности покойного распорядился похоронить его именно в церкви, на правей стране, еже и бысть. Эта церковь — детище Сергия, его руками возведенная и его верой задуманная.
Ее он сам създа, и въздвиже, и устрой, и съвръши, и украси ю всякою подобною красотою, и нарече сиа быти въ имя Святыа, и Живоначалныа, и неразделимыя, и единосущныа Троица; въ честнемь его монастыри, и пресловущей лавре, и велице ограде, и въ славней обители,
где он собрал братию, где спасенное стадо пас он в доброте сердца своего и наставлял разуму, где и сам принял иноческий образ, где творил бесчисленные подвиги, где возносил непрестанные [485] молитвы, где он в повседневном и ночном пении славил Бога, где он, наконец, многолетное и многострадалное течение свое препроводи и укрепи, не исходя от места своего въ иныя пределы, разве нужда некыя. Эта длинная цепочка где (иде же) — как бы передышка перед какими–то более важными и глубоко личными словами, подготовка к ним. В них — не только о Сергии, но и о себе и опять–таки в контексте достоинства одного и недостойности другого, себя самого:
Не взыска Царьствующаго града, ни Святыа горы или Иерусалима [486], яко же азъ, окаанный и лишенный разума. Увы, люте мне, и преплаваа суду и овуду, и от места на место преходя; но не хождааше тако преподобный, но в млъчании и добре седяше и себе внимаше: ни по многым местомь, ни по далним странам хождааше, но во едином месте живяше и Бога въспевааше. Не искаше бо суетных и стропотных вещий, иже не требе ему бысть, но паче всего взыска единаго истиннаго Бога, иже чим есть душа спасти, еже и бысть.
