Теперь, когда собственная «недостойность» Епифания не только пережита, но и выражена словесно, он, кажется, находит в себе душевные силы еще раз, последний, вернуться к последним часам жизни преподобного, вспомнив все по порядку, но на том высоком уровне, который только и приличествует данному случаю (о том, что душа Епифания оттаяла и несколько успокоилась, свидетельствует его новое обращение к риторике и ее приемам; на этот раз перед нами длинная цепочка деепричастий, переходящая в короткую цепочку форм verbum finitum, и, наконец, девятикратное повторение рамки из… в… , заключающей в себя слова высокой религиозной значимости):
Поболевъ убо старець неколико время, и тако преставися къ Господу, къ вечным обителем, изсушивъ тело свое постом и молитвами, истончивъ плоть и умертвивъ уды сущаа на земли, страсти телесныя покоривъ духови, победивъ вреды душевныа, поправъ сласти житейскиа, отвръгъ земныа попечениа, одолевъ страстным стремлениемь, презревъ мирьскую красоту, злато, и сребро, и прочаа имениа прелестнаа света сего яко худаа въменивъ ипрезре. И легьце преплувъ многомутное житейское море, и без вреда препроводи душевный корабль, исполнь богатства духовного, беспакостно доиде въ тихое пристанище, и достиже, и крилома духовныма въскрилися на высоту разумную, и венцем бестрастиа украсися, преставися къ Господу и прииде от смерти в живот, от труда въ покой, от печали въ радость, от подвига въ утешение, от скръби въ веселие, от суетнаго житиа въ вечную жизнь, от маловременнаго века въ векы бесконечныа, от тля въ нетление, от силы въ силу, и от славы въ славу. И вси пришедшеи ту и обретшеися плакахуся его ради.
Многие часы продолжался этот плач, со многими слезами умиленно прощались с покойным, ходили сетуя, вздыхали и рыдали, умиленно говорили о Сергии. Он ушел к Господу, где получит великую мзду и воздаяние за его дела, а оставшиеся из тех, кто знал его, стали сиротами.
Тем ныне и мы по нем жадаемь и плачемся, яко остахомъ его и обнищахом зело, яко осирехом и умалихомся, яко смирихомся и уничижихомся, яко оскръбихомся и убожихомся…
с постепенным переходом к и–«соединительному» фрагменту:
Мнози же убо елици к нему веру и любовь имуше не токмо в животе, но и по смерти къ гробу его присно приходяще, и съ страхомь притекающе, и верою приступающе, и любовию припадающе, и съ умилениемь приничюще, и руками объемълюще святолепно и благоговейно, осязающе очима, и главами своими прикасающеся, и любезно целующе раку мощей его, и устнами чистами лобызающе, и верою теплою и горяшемь желаниемь и многою любовию беседующе к нему, акы живу, по истине и по успении живому, и съ слезами глаголюще к нему.
«Похвальное слово» завершается «Молитвой», которая, собственно, как и в других подобных случаях, находится вне его и представляет собой особый ритуал, коим ни «Житие», ни даже — в определенном смысле — «Похвальное слово» не являются.
Поэтика молитвы несколько отлична. Просьба, мольба, заклинание определяют пристрастие к формам императива и обращениям к Сергию в звательной форме:
О святче Божий, угодниче Спасовъ! О преподобниче и избранниче Христовъ! О священная главо, преблаженный авва Сергие великий! Не забуди нас, нищих своих […], но поминай нас всегда […] Помяни стадо свое […] и не забуди присещати чад своих. Моли за ны, отче священный […] и не премолчи, въпиа за ны къ Господу, не презри нас […] Помяни нас […] Не престай моляся о нас къ Христу Богу […] и т. д.
Надежда, возлагаемая на молитву, обращенную к Сергию, очень велика, ибо, как говорится в ней — Не мним бо тя мертва суща, аще и телом преставися от насъ. И еще — Нам бо суще сведущим тя, яко живу ти и по смерти сущу. Господь любит праведника, — убеждает кого–то или самое себя Молитва, — он сохранит его и сбережет ему жизнь, блажен будет он на земле и не дасть в векы смятениа праведнику, ниже дасть видети истлениа преподобному своему. Епифаний приводит в подкрепление слова апостола Павла о том, что он не умрет, но жить будет и возвещать дела Господни.
Эта мысль — последняя в «Похвальном слове», как бы венчающая его:
Яве, яко праведници, и кротци, и смирени сердцемъ, ти наследят землю тиху и безмлъвну, веселящу всегда и наслажающа не токмо телеса, но и самую душю неизреченнаго веселиа непрестанно исплъняюще, и на ней веселятся въ векь века.
Так и Сергий, презрев все прелести мира, стремился к ней (сиа въжделе) и сиа прилежно взыска, землю кротку и безмолвну, землю тиху и безмятежну, землю красну и всякого исплень утешениа. Это обращение к земле в ответственнейшем месте Молитвы и всего текста поражает своей неожиданностью и позволяет предполагать глубокие интуиции самого Сергия, относящиеся к земле и столь глубоко укорененные на Руси в народном сознании, о чем, помимо известной работы С. Смирнова и целого ряда других свидетельств, см. в другом месте [487].
