Имя Сергия тут очень кстати — это память о его благотворительности, о заботах, которыми он никогда не оставлял бедных и сирых.
Мистерия службы все более втягивает в себя присутствующих на ней. В Святых Воротах — сумрак и холодок, а дальше — слепит от света. За колокольней — солнце, и кажется, что огромный черный колокол подвешен к солнцу. От благовеста дрожит земля. Мальчик видит церкви — белые, голубые, розовые. Цвет и звук как бы сливаются в цельноединой «согласной» стихии. И на небе светятся кресты. Перед мальчиком — великая колокольня Троицы. «Падает с неба звон, кружится голова от гула, дрожит земля».
Народу прибывает, становится тесно, мальчика толкают мешками, чайниками, трут щеки армяками. Над чашей светится золотой крест, и из него бьет вода. Мальчик, живущий сейчас только впечатлениями от пространства чуда, все воспринимает как чудо и спешит возвестить о нем всем: «Из креста вода!.. — кричит он, — чудо тут!..» Он хочет рассказать об этом чуде отцу, но тот даже не смотрит, говорит — после.
А народ все больше напирает, колышется. Отец говорит мне, что это самая Троица, Троицкий собор, Преподобного Сергия мощи тут […] Слышно из темноты знакомое — Горкин, бывало, пел: Изведи из темницы ду–шу мо–ю-у!.. Словно из–под земли поют. Мерцает позолота и серебро, проглядывают святые лики […] золотятся–мерцают венчики […]
Мальчик показывает отцу: «Голубки живут… это святые голубки, Святой Дух?» В храме становится нестерпимо тесно и душно, кричат: «Бабу задавили!.. Православные, подайтесь!..» И тут же молитва: «батюшка, Преподобный, угодник Божий… родимый, помоги!».
Мальчик видит разные огоньки — и розовые, и пунцовые, и зеленые, и голубые. Над ними — золотые цепи. Под ними — мощи Преподобного, а в возглавии светится золотая Троица, рублевская. Мальчик стоит у чего–то похожего на плащаницу или стол, весь окованный золотом. Отец шепчет: «в главку целуй». Мальчику страшно. Монах показывает ему крестик из сетчатой золотой парчи на розовом покрове. Мальчик целует, «чувствуя губами твердое что–то, сладковато пахнущее мирром». Он знает, что здесь Преподобный Сергий, великий Угодник Божий».
Служба кончилась. Мальчик с отцом сидят у длинного розового дома, мальчику мочат голову и дают пить чего–то кислого. Говорят — сколько–то обмерло в соборе, водой уже отливали. На лавочке и Федя. Он рассказывает, как они с Горкиным были у Черниговской, исповедовались у старца Варнавы. Саня– послушник ведет в квасную, и там маленький старичок — отец–квасник — потчует присутствующих «игуменским» квасом. […] Квас здесь особенный, троицкий, — священный, благословленный.
Наступает утро. Горкин рассказывает, как он исповедовался у Варнавы, сказывал ему про свои грехи, особенно про тот — про Гришу. Варнава, светленький, поглядел на Горкина, поулыбался так хорошо… и говорит, ласково так: “Ах ты, голубь мой сизокрылый! […] Почаще, — говорит, — радовать приходи”. Почаще приходи… Это к чему ж будет–то — почаще? Не в монастырь ли уж указание дает?..»
Лицо у Горкина «светлое–светлое […] и глаза в лучиках — такие у святых бывают. Если бы ему золотой венчик, думаю я, и поставить в окошко под куполок… и святую небесную дорогу?..» Уходя, Горкин целует мальчика в маковку: «А ведь верно ты угадал, простил грех–то мой!» Мальчик спрашивает Горкина про келейку, и тот обещает купить ему картинку — «вот такую… — и показывает на стенку. — Осчастливил тебя папашенька, у Преподобного подышал с нами святостью».
Предпоследняя глава — «У Троицы». Впросонках мальчику слышится трезвон, как на Пасхе. Он открывает глаза и видит зеленую картинку — елки и келейки, и преподобный Сергий, в золотом венчике, подает толстому медведю хлебец. «У Троицы я, и это Троица так звонит, и оттого такой свет от неба, радости о–голубой и чистый […] и вижу я розовую башню с зеленым верхом». Горкин сообщает: «а я уж и приобщался, поздравь меня!» — “Душе на спасение!” — кричу я». Рассказывает, как ходили к Черниговской, а служба была в пещерной церкви, и служил сам Варнава. «Сказал батюшке про тебя… хороший, мол, богомольщик ты, дотошный до святости. “Приведи его, — говорит, — погляжу”. Не скажет понапрасну… душеньку, может, твою чует. Да опять мне: “непременно приведи!” Вот как». Мальчик рад, и ему немного страшно.
«Он святой?» — «Как те сказать… Святой — это после кончины открывается. Начнут стекаться, панихидки служат, и пойдет в народе разговор, что, мол, святой, чудеса–исцеления пойдут. Алхеереи и скажут: «Много народу почитает, надо образ ему писать и службу править». Ну мощи и открываются, для прославления. Так народ тоже не заставишь за святого–то почитать, а когда сами уж учувствуют, по совести. Вот Сергий Преподобный… весь народ его почитает, Угодник Божий! Стало быть, заслужил… прознал хорошо народ, сам прознал, совесть ему сказала. А батюшка Варнава — подвижник–прозорливец, всех утешает… не такой, как мы, грешные, а превысокой жизни […] Завтра вот и пойдем, за радостью».
Благовестят к поздней. Народ валит в Лавру и из Лавры, в воротах толчея, крики, давка, драка. Валяется старушка, лаптями сучит, а через нее лезет некто рыжий и денежку с земли царапает. Лохматый нищий плачется, что ему не досталось. «Кто жалеет, а кто кричит: «Вот бы водой–то их, чисто собаки скучились!..» Подкатывается какой–то на утюгах, «скрипит–рычит»: «Сорок годов без ног, третий день маковой росинки не было!» А лицо раздутое, красное. «Господь с тобой… от тебя, как от кабака… стыда нету!..» Поют слепцы про Лазаря, ему подают, а тут же мальчишка дразнит их:
Заходят в монастырскую лавку, купить «из святостей» — иконки, крестики, четки, складни… Внимание мальчика привлекают священные картинки — «Видение птиц» (по мотиву «Жития» Сергия), «Труды Преподобного Сергия», «Страшный Суд». Отец покупает мальчику образ Святыя Троицы, в серебряной ризе: «Это тебе мое благословение будет», а Горкину — складень из кипариса: Святая Троицкая, Черниговская и Сергий Радонежский. И Антипушке покупается образок Преподобного на финифти, Домне Панферовне и Анюте — серебряное колечко и сумочка для просвирок, Феде — «Труды Преподобного Сергия в хлебной», а домашним — благовонное маслице, освященное, в пузыречках с образом Преподобного — от немощей.
От колокольни–Троицы сильный свет — видится все мне в розовом: кресты, подрагивающие блеском, церковки, главки, стены, блистающие стекла. И воздух кажется розовым, и призывающий звон, и небо. Или — это мне видится… розовый свет Лавры?.. — розовый свет далекого..? Розовая на мне рубашка, розоватый пиджак отца… просфора на железной вывеске, розовато–пшеничная — на розовом длинном доме […] груды пышных просфор на них, золотистых и розовато–бледных […] — все и доныне вижу, слышу и чувствую. Розовые сучки на лавках и на столах […] — все и доныне вижу.
Все розовое, все золотое и, наконец, все святое — мир, все места, дорога (многократно), природа, сам воздух; человек, люди, юродивые, старушка; Писание, чтение, картинки, дела; колодец, Ворота; милостынька, мощи, маслице, ароматы, товары, шарик; даже — медведи, голубки… И все — Божье: человек, люди, старушка, сам мир и красота его, даже земляничка.
А чудеса продолжаются. Привозят уже знакомого богомольцам парализованного парня. Старухе дают кружку с оборванной цепочкой. «Она крестится ею на струящийся блеск креста; отпивает и прыскает на парня. Он тоже крестится. Все кричат: «Глядите, расслабленный–то ручку поднял, перекрестился…» Поливают ему ноги. Парень дергается, морщится, и вдруг — начинает подниматься! Все кричат радостно: «Гляди–ка, уж поднялся!.. ножками шевелит… здо–ро–вый!..» Парня приподнимают, крестятся, крестится и
