Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

возможности летописного жанра. Но нас здесь интересует более всего человеческое в Сергии, ответ на вопрос, что за человек был он и как его человеческое связано с тем типом святости, который был связан именно им. Многое известно о Сергии даже из не вполне адекватных (в том, что касается как раз его личности) источников, и это многое позволяет с большой вероятностью очертить духовный облик святого и предположить, следуя логике и вчувствованию в образ, интуиции, каким могло бы быть отношение Сергия к тем или иным ситуациям, описанным слишком общо или поверхностно. Поэтому жанр реконструкций в этих случаях открывает новые возможности проникновение того, что остается неизвестным или известным слишком неполно. Разумеется, любая реконструкция вероятностна, т. е. фиксирует лишь один из вариантов того, что «было» или «могло быть». Но в обращении к явлениям духовной сферы — вероятностное, «вариативное», потенциальное скорее плюс, чем минус.

Одна из таких реконструкций строя мыслей и чувств Сергия при встрече с Димитрием 18 августа в Троице принадлежит Б. К. Зайцеву:

После трапезы Преподобный благословил князя и всю свиту, окропил святою водой. Замечательно, что летопись и тут, в минуту будто бы безнадежную, приводит слова Сергия о мире. Преподобный будто пожалел и Русь, и все это прибывшее, должно быть, молодое и блестящее «воинство». Он сказал:

— Тебе, Господин, следует заботиться и крепко стоять за своих подданных, и душу свою за них положить, и кровь свою пролить, по образу Самого Христа. Но прежде пойди к ним с правдою и покорностью, как следует по твоему положению покоряться ордынскому царю. И Писание учит, что если такие враги хотят от нас чести и славы — дадим им; если хотят золота и серебра — дадим и это; но за имя Христово, за веру православную подобает душу положить и кровь пролить. И ты, Господин, отдай им и честь, и золото, и серебро, и Бог не попустит им одолеть нас: Он вознесет тебя, видя твое смирение, и низложит их непреклонную гордыню

(Зайцев 1991, 110–111).

Не честь, не слава, не богатство не могут считаться оправданной ценой тех жертв, которые должны быть принесены на алтарь победы. Такая цена — имя Христово и православная вера. Именно так считал Сергий.

340

Невредимость князя Димитрия во время Куликовской битвы оказалась относительной. «Житие» Сергия полностью умалчивает о том, что было с Димитрием, сообщая только, что Бог помог ему, и о его «храборстве» и победе. Летопись, напротив, в этом вопросе весьма подробна и делает все, чтобы поселить в читателе тревогу за судьбу исчезнувшего князя:

И нача князь Володимеръ искати брата своего великаго князя Дмитреа Ивановича, и не обрете его, и бiашеся главою своею и терзаше себя отъ многiа печали […] и снидошася елико осташа живiи xpucmiaньcmiu вои, и вопрошаше ихъ: «кто где виде великого князя Дмитрея Ивановичя, брата моего?» И начаша ему глаголати нецiи: «мы видехомъ его язвена зело; еда въ трупе мертвыхъ будетъ?» Инъ же рече: «азъ видех его крепко бьющася и бежаша, и паки видехъ его съ четырмя Татарины бьющася и бежаша отъ нихъ, и не вемь, что сътворися ему». Глагола князь Стефанъ Новосильскiй: «азъ видех его пеша съ побоища едва идуща, язвенъ бо бысть вельми зело, и не могохъ помощи ему, понеже самъ гонимъ бехъ тремя Татарины». Тогда князь Володимеръ Андреевичь […] собравъ всехъ и глаголаше имь съ плачемъ и со многыми слезами сице: «господiе, и бpamia, и сынове, и друзи! поищите прилежно великого князя Дмитреа Ивановича; и аще кто жива обрящетъ его, неложно, но истинну глаголю вамъ: аще кто будетъ славенъ, великъ, честенъ, да наипаче прославится и возвеличится и чествуеться […] И разсыпашася вси всюду и начаша искати […] и единъ скоро возвратися ко князю Владимеру Андреевичю, поведаа ему великого князя жива. Онъ же въ той часъ борзо на конь взыде […] и пришедъ надъ него, рече ему: «о брате мой милый, великiй княже Дмитрие Ивановичь, древнiй еси Ярославъ, новый еси Александръ! […] невидимою Божiею помощiю побежени быша Измаилтяне и на насъ милость Божiа возсiа». Князь великiй же Дмитрей Ивановичь едва рече: «кто глаголеть cia и что ciu глаголи суть?» […] И едва възставиша его; и бысть доспехъ его весь избитъ и язвенъ зело, на телеси же его нигдеже смертныа раны обретеся […]

и далее подробный рассказ Димитрия о своем участии в битве.

341

Ср.:

«Сергий Радонежский еще неизвестно, кончил ли бы классическую гимназию. Он только молча вышел из леса и благословил Великого Князя Дмитрия Донского идти в опасный и страшный бой с татарами. Могли быть и разбиты русские. Он благословил “в неведомое доброе”. Он стал на сторону “добра”, которое в исходе и победе еще “неведомо”. Вот этого не содержится ни в математике, ни в грамматике, ни в “образцах русской словесности”»

(Розанов 1997, 564).

342

Никоновская летопись красочно изображает эту победу:

И удари на нихъ съ едину страну князь Андрей Полотскiй, а з другую страну князь Данило Пронскiй, а князь велики Дмитрей Ивановичь удари въ лице; и въ той часъ Татарове побежаша за реку за Вожу, повръгше копья своя, а наши вследъ ихъ гоняюще, бiюще, секуще, колюще и наполы розсецающе, и убиша ихъ множество, и инiи въ реце истопоша. Бяше же при вечере зело, и бежаша Татарове всю нощь; нaympie же мгла бысть зело велика, и предъ обедомъ позде, или по обеде, поиде за ними следомъ ихъ, и разумеша, яко обежаша далече. И обретоша в поле дворы ихъ повержены, и шатры ихъ, и вежы ихъ, и юртовища и олачюги ихъ, и телеги ихъ, а въ нихъ товара безчислено много, и тако, богатство все Татарское вземше, возрадовашася и возвратишася кождо въ свояси съ корыстью и радостiю

(ПСРЛ XI, 1965, 42–43). — Ср. «Повесть о битве на Воже» (ПЛДР 1981, 92–95).

343

Характерен контраст в отношении к инициативам Димитрия со стороны влиятельных людей Москвы до битвы на Воже и после нее, когда Мамай двинулся на Русь. В первом случае полного единства мнений не было даже в самой Москве. Прежде всего против намерений Димитрия были наиболее богатые купцы, торговавшие с Крымом; их интересы ставились под угрозу. Известна история «сурожанина» Некомата,