Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

ведшего торговлю с Сурожем. Еще задолго до битвы на Воже он вместе с Иваном Вельяминовым, сыном Василия бежали в Тверь и, более того, склоняли великого князя Тверского Михаила напасть на Москву. Несколько позже и Некомат, и Иван Вельяминов отправились к Мамаю, и Некомат привез в Тверь князю Михаилу ханский ярлык на великое княжение Владимирское (после битвы на Воже, в 1379 году, Иван Вельяминов, тайно вернувшийся от Мамая на Русь, был схвачен и казнен), см. Вернадский 1997, 260, 264. Но против политики Димитрия в отношении монголо–татар накануне столкновения на Воже были не только богатые купцы — «сурожане», как Некомат, но и люди лояльные к князю, но не одобрявшие его действий, исходя из общих соображений. Таким был предок Романовых Федор Кошка, которого за дружественные чувства к Орде высоко ценил Едигей и который за прохладное отношение к схватке с Мамаем не был взят в донской поход, но оставлен в Москве защищать ее. Правдоподобно мнение историка, намечающее важную позицию части московского населения (и, конечно, не только московского) в связи с ближайшим будущим Руси:

Возможно, что люди, подобные Некомату и Кошке, чувствовали, что время работает на Русь, и для Руси выгоднее оставаться автономным государством в составе Золотой Орды, чем начинать преждевременное восстановление и, даже в случае победы, заплатить страшную цену за полученную независимость»

(Вернадский 1997, 263).

В 1380 году, когда было получено известие о походе Мамая, сомневающихся в решительных контрмерах или не было, или во всяком случае они не отваживались заявлять о своем мнении.

344

Такая же ситуация двусторонних угроз характеризовала и других основных участников исторических событий второй половины XIV века, развернувшихся между Балтикой и южнорусскими степями: Литва была повернута с одной стороны к Ордену, от которого она защищалась, а с другой стороны — к Московской Руси, которой она угрожала; последняя защищалась на двух фронтах — литовском и монголо–татарском, лелея при этом надежду на то время, когда защитные рубежи станут той полосой, с которой начнется экспансия как на запад, так и юго–восток.

345

Из последней литературы общего характера о Киприане см. Прохоров 1978 (см. указатель — 233); Дробленкова, Прохоров 1985, 53–71; Слов. книжн. Др. Руси 1988, 464–475 (с обширной библиографией).

346

Иного мнения о Митяе придерживается Голубинский 1892, 43, 94. Ср.: «У великого князя Дмитрия Ивановича Донского был предизбран в преемники святому Алексею архимандрит его придворного Спасского монастыря Михаил, по прозванию Митяй, которого он любил столько же, сколько царь Алексей Михайлович любил Никона, и который, представляя собою человека необыкновенного, был исполнен стольких же достоинств, как и последний, если даже еще не больших. Но он почему–то не совсем нравился святому Алексею, и этот предпочитал ему Сергия»; — «Существующие в нашей церковной истории обыкновенные представления о Михаиле, как о весьма недоброкачественном выскочке, совершенно неосновательны. Напротив, это был человек замечательнейший, помышлявший было о коренном исправлении нашего духовенства, о чем, сколько знаем, помышляли из митрополитов только двое — Феодосий и Макарий. Михаила очернил перед потомством митр. Киприан, у которого он восхитил было кафедру митрополии (и которому должно быть усвояемо хулительное сказание о нем, читаемое в Никоновской летописи). […] Входить здесь в пространные речи о Михаиле считаем неуместным и неудобным» (Голубинский 1892, 94).

Это мнение почтенного историка русской церкви представляется странным. Разумеется, в определенном смысле (в «ноздревском») Митяй был «исторический человек» и по–своему, следовательно, недюжинный. Но беззакония, связанные с его выдвижением, и его собственные, кажется, столь очевидны, что даже из показаний Никоновской летописи, высоко оценивающей его внешние и внутренние, духовные качества, не трудно составить картину, неблагоприятную для Митяя. Во всяком случае незаконность присвоения Митяем митрополичьих атрибутов и его формальная и неформальная подготовленность к занятию престола митрополита не вызывает подозрения:

[…] въ весь санъ митрополичь самъ себя постави. Проще же сего князь великiй Дмитрей Ивановичь того Митяа архимандрита просилъ у Алексея митрополита, чтобы его благословилъ после себя на митрополiю всея Pyciu; Алексей же не восхоте сего, понеже нову ему сущу въ чернечестве […] и подобаеть ему искушатися во иночестве и обучитися благими делы и нравы: «и сице аще восхощетъ Богъ, и сотворитъ о немъ, азъ же недоволенъ есмь на cie». Князь великiи же много его моляше и понужаше, чтобы благословилъ Митяа после себя на митрополiю, овогда самъ прихожаше и моляше, овогда же князя Володимера Андреевича посылаше, овогда же бояръ посылаше. Алексей же глагола: «азъ недоволенъ есмь благословити его […] Митяй же архимандритъ по преставленiи Алексееве взыде на великiй степень митрополiи всеа Руси съ великим необиновенiемъ, и бысть на немъ зазоръ отъ всехъ человекъ. И негодоваху о немъ вси, и священницы, и иноцы, и съзирахуся другъ къ другу, и не смеаху явно что рещи, понеже слово и ученiе Митяево со властью бе и тако вси кождо глаголаху къ себе: «Господи, что есть новое cie?» […] И все елико подобаеть митрополиту всемъ темъ обладаше и властвоваше Митяй; и суды судяше, и дани, и оброкы, и пошлины емляше. И нача вооружатися на священникы, и на инокы, и на игумены, и на архимандриты, и на епископы, и осужаше и продаяше многыхъ и возъстааше со властiю, не обинуяся никогоже, бе бо смелъ зело и речь имый чисту и грозну; епископи же, и архимандриты, и игумени, и иноци, и священницы воздыхаху отъ него, многыхъ бо и въ веригы железныа сажаше, и наказываше и смиряше ихъ со властiю, и никтоже можаше рещи противу его

(Никон. летоп. ПСРЛ XI, 1965, 35–36).

См. и далее (Там же, 36–39), в частности, колоритный портрет Митяя и характеристику его качеств и способностей, его обычаев и манер:

Сей убо архимандритъ Митяй сынъ Тешиловского попа Ивана, иже на реце Оке, и потомъ Митяй бысть единъ от Коломенъскыхъ поповъ. Возрастомь же великь зело и широкъ, высокъ и напругъ, плечи великы и толсты; брада плоска и долга, и лицемъ красенъ, рожаенъ, и саномъ превзыде всехъ человекъ, речь легка и чиста и громогласна; гласъ же бе его красенъ зело, износящь словеса и речи сладостны зело; грамоте добре гораздъ, теченiе велiе имея по книгамъ, и силу книжную толкуа, и чтенiе сладко и премудро, и книгами глаголати премудръ зело и никтоже обреташеся таковъ, и пети нарочитъ, и въ делехъ и въ судехъ и въ рассуженiахъ изященъ и премудръ, и слово и речь чисту и незакосневающу имея, и память велiю, и древними повестьми и книгами и притчями, и духовными, и житейскыми, никтоже таковъ обреташеся глаголати. И того ради изъбранъ бысть хотенiемъ и любовiю великого князя Дмитрiа Ивановича во отечество и въ печатникы, и бысть попъ Митяй отець духовный великому князю Дмитрею Ивановичю и печятникъ, юже на себе ношаше; прихожаху же къ нему на духъ бояре и велможи, и бысть Митяй попъ во чти и въ славе от великого князя и отъ всехъ и, яко некiй царь, величашеся, и многи слуги и