что я деньги у матери спёр?! Я ж, вроде, никому ни намёком!».
– В качестве омбудсмена я изучила состояние вашей семьи и приняла решение.
Мама тем же настороженным тоном спросила:
– И какое решение вы приняли?
Улыбаясь ласковой улыбкой, Люция Куртовна прожурчала:
– Об изоляции вашего ребёнка в специализированном детском учреждении – интернате № 34, и о направлении в суд иска об ограничении или лишении вас родительских прав.
У мамы перехватило дыхание. Она секунды три молчала, потом рассмеялась громко, нервно – не зная, как реагировать.
– Что вы сказали? – дрожащим от непонимания голосом переспросила она.
Люция Куртовна прожурчала всё тот же текст – слово в слово.
– Не поняла, – призналась Лабутина. – Это что, шутка? Показательное выступление?
Душкова лучезарно показала мелкие ровные зубы.
– Вы прекрасно знаете, что нет. Можете почитать на досуге официальное заключение. А мы мальчика изымаем.
– Изымаете, значит?
Лабутина часто задышала.
– Имеете право? – изменившимся голосом поинтересовалась она.
– Имеем, – сладостно, как близкой подруге, сообщила Душкова. – Я представитель ювенального суда в России, защитник прав детей. Понимаете, Зинаида Аркадьевна? Вы умная женщина, надеюсь. Не чините препятствий. Это глупо. Всё равно ведь заберём мальчика.
– Да как вы смеете его забирать?! – закричала мама. – Вы ему кто?! Никто! Я го выносила, родила, инвалидом по женской части осталась, он мой единственный сын! Я его кормила, одевала, лечила, воспитывала, а вы что? На готовенькое накинулись?! Хоть одна-то причина у вас имеется его забирать? Спятили, что ли там, наверху, что у матерей детей забирают ни за что, ни про что?!
– Зинаида Аркадьевна, – душевно принялась увещевать Душкова, – всё по законам ювенальной юстиции – самой продвинутой в США и Европе системе защиты прав ребёнка. Почитайте заключение на досуге. Я бы вообще посоветовала вам изучить эти современные законы. Они включены в общую судебную систему. Вот изучите – и поймёте, в чём ваши недоработки как родителя, как матери.
– Да о чём вы говорите?! – кипела Зинаида Аркадьевна. – Вы хоть сами понимаете, как это возможно ворваться ко мне в дом с милиционерами, размахивать мне тут бумажками – кто их вам написал?! – дебил какой-то… – и воображать, что из-за глупых писулек…
– Вашего сына, прошу заметить, – прожурчала Душкова.
– Что?
– Эти глупые писульки ваш сынок написал.
– Без разницы! Думаете, я вручу вам своего сына, которого четырнадцать лет растила, чтобы вы засадили его в интернат и сделали из него преступника, а из меня – его врага?!
– Ну, зачем же так утрированно, – улыбчиво пропела Душкова. – Измените своё отношение к сыну, к его увлечениям, к его питанию и развлечениям, к его нуждам. Наконец, найдите более денежную работу, чаще бывайте дома, и мы пойдём вам навстречу… через суд, через освидетельствование, через некоторое неопределённое время – когда мы убедимся в вашем исправлении…
– Вы, значит, убедитесь? – усмехнулась мама. – И в моём именно перевоспитании? Очень интересно. Безумие просто какое-то. Вы мне тут вещаете, что вот так запросто, из-за ничего, из-за того, что я работаю на трёх работах и беспокоюсь,
