– Жутко секретный, – кивнул Серафим. – Денис, рассказывай.
Денис, краснея и бледнея, выложил всё, что говорили Кот Базилио и кровожадный циничный незнакомец. Галайда выслушал, не перебивая, а, когда Денис замолчал, долго мешал в стакане чай, куда забыл положить сахар.
Серафим, наконец, сказал:
– Узнать бы, у кого родители богатые. Или хотя бы с деньгами.
– Зачем? – спросил Денис.
– Ну, чтоб понять, за кого приняться могут, – пояснил Серафим. – Вот тебе пока бояться нечего: из твоей мамы много не вытрясешь, и ты им неинтересен.
Денис про себя облегчённо вздохнул.
– Меня могут просто так прибить, – задумчиво продолжал Серафим, – просто потому, что надоел. А Надю Ляшко не тронут.
– У Вовки Дракина папа чэпэшник, кажется, – вспомнил Денис и помрачнел, чуть ли не в первый раз в жизни ощутив в душе боль за другого, а не за себя.
Но эта боль, появившись, тут же растворилась в облегчении: не он будет жертвой. Он останется жить. Можно считать, что первый гейм в игре на выживание – аркаде – он выиграл. Но сколько у него осталось жизней?
Галайда посмотрел на часы.
– До отбоя десять минут. Бегите, пока под обстрел не попали.
Ребята распрощались.
Оставшись один, Галайда оделся, запер склад и отправился домой. Его никто не ждал: жена скончалась больше года назад, два сына жили в других городах. Он поел суп, варёную картошку и, пока жевал, не переставал думать о том, что услышал от Дениса. Потом взял телефон, набрал номер.
– Гриша? Мир дому твоему. Слушай, как бы нам с тобой встретиться, дело важное есть… Завтра после службы? А завтра суббота?.. Точно. Отлично. К тебе подойти?.. Добро… Это детей интернатских касается… Что, значит – только что созрел?.. Ну, ты прав, только что созрел. Ничего не попишешь, виноват. Всё боюсь. На Бога не надеюсь, видно… Ну, всё, Гриш, я и так всё про себя знаю… Да, в следующее воскресенье как штык… Ага. С Богом…
Положил трубку. Убрал за собой, помылся, с любовью и кропотливостью помолился перед собранным иконостасом, отроков из интерната помянул – всех, чьи имена помнил, и спать лёг.
Не спалось. Думалось о Ренате и его дружке из бюро ритуальных услуг. Неужели Гинзула на такое согласится? Не должна – женщина ведь… Хотя иные женщины страшнее мужчин, потому что им дано много. Когда кому много дано, с этим аккуратней надо быть. Конан Дойл про Шерлока Холмса говорил, что он был настолько умён, что мог одинаково талантливо служить закону и криминалу. И закону крупно повезло, что он его защищает, а не преступает…
Фельдшер – убийца… Галайда с болью усмехнулся: будто название детектива. А что, Гинзула вполне впишется в мрачную троицу! Участвует же она в издевательствах над детьми, и прекрасно себя чувствует. Эх. Михал Натаныч давно бы уволился из интерната… Ребят жалко. Хоть какой малостью им помочь…
Здесь он всего год, а будто на всю жизнь страха нагляделся. А пойти за помощью к кому? Все порукой связаны, все друг за друга горой. Ведь если один станет тонуть, он и других утопит, чтоб самому спастись.
Недели две назад Галайда всё же отправил в управление образования давно написанную докладную о том, что творится в интернате. Но сомневался, что на бумажку правильно отреагируют. Несколько труся, он докладную не подписал, чего стыдился, но поделать с собой ничего не мог: при советской власти его достаточно сильно напугали и навсегда отвратили от воинственных поисков правды…
Михаил Натанович едва уснул в третьем часу ночи. Пришёл утром на работу, а перед воротами – две машины-иномарки.
«Высокие гости нагрянули», – понял он и обрадовался: вдруг это шанс?! Рассказать о детях, достучаться… Он ускорил шаг и в фойе торопливо кивнул охраннику Якову.
