Наверное, все это любительство, но главное – им доставляет большое удовольствие. И не только им. Я лично тоже всегда рад их послушать.
Взял Акман гитару (очень похожа на нашу, но двенадцатиструнная и корпус немного другой). Затянул густым баритоном, немного не попадая в ритм.
Очень подходил этот густой, гулкий голос и тихий перебор гитары к тому Океану, где мы плыли теперь. И мерцание огоньков на пульте, и ловкие пальцы Рицы, перебирающие разноцветные квадратики, и чернота в верхних экранах, и тишь, глубокая тишь, такая, наверное, только в Космосе и бывает. И вот эта песня.
Если бы ребята могли это слышать… Арни! Сидел бы он сейчас тут, впившись своими серо-голубыми глазами в певца, вбирая жадно каждое слово, каждый аккорд.
Я опустил голову. Я не единица даже – я треть. Треть человека. Не могу я жить, когда с одной стороны – свистящая пустота, и с другой – свистящая пустота. Акман уже пел следующую свою, недавнюю:
Я вдруг подумал – вот это их жизнь. Жизнь, которой я совсем не знаю и не понимаю. Я вижу только самое внешнее – технику, еду, медицину, и мне кажется, они как в Саду Цхарна живут. А на самом-то деле у них свои проблемы, свои трагедии, жизнь своя… вот и эта песня – мне она нравится, но чисто эстетически, а так – она чужая мне. Не понимаю я ее до конца. А для Акмана, для всех квиринцев это – жизнь, горе, счастье, любовь, смерть… мне всего этого не понять. У нас ведь и жизнь, и смерть совсем другие.
– Акман, – сказал я, когда песня закончилась, – а вы не могли бы, ну… перевод сделать. С лервени, с нашего языка. Подстрочник я могу, а вот в стихах чтобы… у меня один друг тоже писал.
Акман подумал.
– Я вряд ли смогу, – сказал он, – я ведь не поэт, в общем-то. Мне пришла песня – я записал. Но на Квирине есть замечательные переводчики… ты найдешь обязательно! Поговори с ними, я думаю, они возьмутся. Ваш язык не так уж далек от линкоса.
Акман снова ударил по струнам и запел «Дистар эгон». Самая известная, наверное, песня на Квирине.
Рица подпела тоненьким чистым голоском, не отрываясь от работы. Получалось у них очень красиво. А я слушал.
Не надо – о смерти. Не надо…
Впрочем, может быть, они знают о смерти не меньше, чем я. (И не больше – что может знать о смерти живой человек?)
Им было очень больно умирать. Арни – я знаю это точно. Я был с ним в ту ночь. Только я ее пережил, а он – нет. Таро… невыносимо, невозможно думать о том, что вот это, хорошо знакомое тебе лицо, тело – отдано муке и смерти. Ведь они живые! Они ходили, говорили, смеялись… за что это им?
Когда я лег, вспомнилась сенка. Уже не мучительно, легко так вспомнилась, но если бы сейчас под рукой была – я бы курнул.
Это было самое жуткое, то, что отравило мне все пребывание у Леско. Зато немного приглушило душевную боль. Я решился на второй день у Леско попросить сенки, но он сказал:
– На Квирине наркотики запрещены, так что, Ланс, извини, но придется тебе отвыкнуть.
– Так это же разве наркотик? – удивился я. Леско только покачал головой и вызвал Нилле.
Тут же мне была прочитана лекция о том, что такое наркотики, в том числе, легкие, чем они вредны и опасны и почему запрещены на Квирине. Нилле поставила мне какой-то укол, объяснила, что это поможет отвыкнуть. И в самом деле, ломки практически не было – того, что бывает всегда, когда дня три-четыре не покуришь. Голова не болела, тело не крутило. Вот только думать я не мог ни о чем другом, все черно, мрачно, ничего не хотелось – есть, пить, какое там… Рины со мной возились, как с младенцем. По очереди разговаривали, расспрашивали о том, о сем, сами рассказывали. Фильмы разные давали посмотреть, смешные и развлекательные. Леско заставлял язык учить. Через полторы десятины у меня, вроде, совсем тоска прошла. Но пока была тоска по сенсару, я хоть о ребятах меньше думал. А как про сенку забыл, так все время стал о них вспоминать. Но тут уже никто меня не развлекал и не помогал отвлечься… «Тебе жить с этим, – сказал Леско безжалостно. – Привыкай. Помни, ты за них теперь должен жить. Они погибли, чтобы ты жил. Так что ты не имеешь права эту жизнь кое-как тянуть, ты за троих обязан…» Не то, чтобы я его совсем понял, но подействовало это как-то ободряюще.
Арни они похоронили, прямо там, в лесу – кто его в крематорий пустит? Они его не жгли, просто закопали, так положено по ихнему обычаю. Но я не видел того места, мне нельзя было и носа высовывать из дома Леско.
Я засыпал, и сквозь сон кружилась голова, я знал, это означает, что мы снова выходим в запределку. В гиперпространство.
Как-то легко мне было с пилотами. Просто. Как и с Ринами, впрочем. Видимо, квиринцы – вообще люди простые. Я сразу с ними садился за один стол, и они не то, чтобы уж очень мной интересовались, но как-то просто обращались ко мне, как будто я был свой, все понимал, был точно таким же, как они…
Но я-то ведь не такой.
Я был им благодарен, и мне это нравилось. Это было так, как будто я был членом семьи Ринов… или курьерского экипажа. Такие они были – к ним легко обратиться, спросить что-нибудь… почему-то такое ощущение, что они ни в коем случае не осудят ничего, что все поймут… Что они понимали на самом деле?
