И мне стало обидно. Я ведь что хотела? Я хотела раньше всех шнур получить, быстрее всех научиться, сплести панно, хотя бы маленькое, и на Рождество Александре Евгеньевне подарить. А тут — всем шнура. Если всем — то это не скоро еще. Не получится у меня.
— Я прямо завтра узнаю, что за шнур нужен. Будет у вас шнур.
С того первого прихода Александры Евгеньевны пролетело уже полтора года.
Ушел в армию Миха, ушли из нашей группы некоторые взрослые дети, появились новенькие. Теперь я самая старшая в комнате. Со мной живет Анютка-пятиклассница, и две третьеклашки — Светланка и Настюха.
Я теперь все время думаю, как звучит то или иное имя. Вот руководительницу кружка макраме зовут Аполлинария Максимовна. И мне кажется, что «аполлинария» — это огромная блестящая рыба, которая неподвижно замерла под толщей морской воды и смотрит вверх круглым серебряным глазом.
Мне даже сама Аполлинария Максимовна кажется похожей на эту рыбу. На такую очень хорошую рыбу, совсем не хищную, а добрую и спокойную.
Мы уже научились делать настоящие панно, я сплела их шесть штук. Они висят у меня в комнате в ряд. Сначала я их хранила в шкафу, а потом подумала — красиво же. И сама вбила шесть гвоздей над своей кроватью. Девчонки пищали, советовали позвать кого-то из парней, но я считаю, что надо делать все самой. Гвоздь в стенку вбить — не велика проблема. Вот на шести гвоздях я все и развесила. Заняла всю стенку.
Одно, самое первое, маленькое панно, еще тогда, прошлой зимой, я подарила Александре Евгеньевне.
Сейчас мне за него стыдно — оно было крохотное и корявое.
Но эти шесть панно — другое дело. Я знаю, кому их подарю. Мне кажется, я знаю.
В моей жизни появился телефон.
Нам всем шефы на восьмое марта подарили маленькие дешевые телефончики. У меня он зеленый как лягушонок.
И так получилось, что мне теперь звонят разные люди. Отовсюду звонят. Даже из Америки.
Мне самой это удивительно.
Где я, а где Америка.
Такой город — Данхил, я с трудом нашла его на карте. Совсем маленький.
Звонят из Санкт-Петербурга.
Звонят из Волгограда.
А вот из Москвы мне не звонят. Оттуда мне приходят эсэмэски. Каждый день. Много раз в день. Уже неделю. Всю последнюю апрельскую неделю.
Сегодня пришло вот что:
«Мне трудно называть тебя Маргарита. И Рита тоже какое-то колючее имя».
Я ответила:
«Мне кажется, что Маргарита — это как груда острых камней».
И тогда в ответ мне пришло:
«Можно я буду называть тебя Гошкой?»
Гошка похоже на плюшевого мишку. На кусочек теплого пирога. На облако. На…
«Можно», — ответила я.
Сейчас я расскажу вам, как все это получилось.
Глава 3
Самая лучшая
Миха называл меня «Рыжая».
Коля-дурачок зовет меня «Золотая».
Он идет по коридору, в кошелке у него какое-то тряпье и пустые банки.
Он высокий, а одежда ему мала. Рукава коротки.
Коля-дурачок живет неподалеку и очень любит приходить в детдом. Иногда он играет с малышами — сам как маленький.
Он может показаться некрасивым, но если к его лицу привыкнуть, то оно смешное. У Коли-дурачка большой овальный подбородок, и он втягивает нижнюю губу в рот, так что кажется, будто это специальная рожа, чтоб рассмешить собеседника. Но Коля-дурачок все время так ходит.
По субботам он играет с нашими мальчишками в футбол. Они любят ставить его на ворота, потому что Коля такой огромный, что занимает почти все место от стойки до стойки. И мячи он ловит очень ловко.
А вот говорит он неразборчиво. Как будто у него в голове вата, а во рту горячая каша.
Наша кастелянша, тетя Надя, говорит, что он не сумасшедший, а блаженненький. Я не знаю, что это значит, но звучит гораздо лучше. Сумасшедший — злое слово. А блаженненький — мяконькое.
Еще Коля все время путает имена. Он уже сто раз знакомился с мальчишками, и все равно, когда ему надо позвать кого-то, он говорит:
— Эй, эй, мальчик!
Коля точно знает только двух человек в нашем детдоме.
Первый человек — это наша воспитательница Вера Петровна.
Коле как-то так удается угадать — он никогда не заходит внутрь корпуса, если в нашей группе дежурит не Вера Петровна. Словно у него в голове календарик, в котором точно отмечено, когда она, а когда другие.
И вот он идет по коридору, звеня своими банками, прямо в нашу группу. И находит там Веру Петровну.
Коля говорит ей:
— Петровна! Дай десять рупчиков!
— Коля, — отвечает строго Вера Петровна, — десять рублей — это деньги. Деньги надо заработать!
— Давай, я заработаю, — радостно улыбается Коля.
И тогда повторяется одно и то же. Вера Петровна дает ему горсть гвоздей и молоток и говорит:
— Вот, Коля, забьешь эти гвозди — и заработаешь десять рублей.
Коля радостный идет по коридору назад, останавливается у каждой двери и забивает в косяки по два-три гвоздя.
А потом приходит к Вере Петровне и показывает ей пустые руки:
— Только молоток остался, Петровна! Коля всю работу сделал!
И Вера Петровна дает ему десять рублей. А потом берет плоскогубцы, проходит везде, где Коля поработал, и вынимает гвозди.
Так повторяется раза два в месяц.
Новенькая воспитательница соседней группы Колю боится.
— Как это вы психу даете молоток, Вера Петровна! А если он… По голове кого-то этим молотком отоварит?
— Голубушка моя, если б Коля захотел кого-то ударить, он и без молотка бы прекрасно справился — видали, какие у него руки? Но вы не бойтесь, Коля не злой.
Я тоже верю, что Коля никого не обидит. Никогда.
Мы с ним почти что дружим. Ведь второй человек, которого Коля знает в детдоме, — это я.
Правда, что меня зовут Маргарита, он тоже не помнит. Он повторяет невнятно: Мого-лииита.
И мое имя тут же выветривается из его мозгов.
Но он говорит:
— Ой, вон моя золотая идет! Здравствуй, золотая!
Я понимаю, что он запомнил меня потому, что я рыжая. И мне немного смешно, что такой человек,
