Наш третий пресс-релиз был связан с возможным решением Международного астрономического союза оставить в Солнечной системе девять планет. Считать Плутон планетой и в то же самое время отказывать в этом статусе новым большим объектам? Такое решение MAC было бы полной бессмыслицей. Но такой вариант был возможен, ведь я слышал, как люди говорили: 'Почему мы должны что-то менять, когда в Солнечной системе и так все замечательно? Кого не устраивают эти девять планет?' Как мы заявили в нашем пресс-релизе, оставить в Солнечной системе девять планет было довольно глупым решением.
В нашем последнем пресс-релизе рассматривалась еще более крайняя возможность: MAC мог так сильно расширить определение планеты, что за одну секунду в мире появились бы две сотни планет. Одна очень активная группа астрономов в течение некоторого времени продвигала идею о том, чтобы понятие 'планета' было полностью изменено. Маловероятное решение 'десять планет' – это стремление опереться на тот смысл, который люди вкладывают в слово 'планета'. Решение 'восемь планет' – это стремление понять смысл слова 'планета', оперевшись на все объективные факты. Решение 'девять планет' – это признание буквально того смысла, который люди всегда вкладывали в слово 'планета' (в Солнечной системе может быть только девять планет – ни одной больше, ни одной меньше). Но вот если в ней окажется две сотни планет, это будет означать попытку утвердить совершенно новое, ранее непредвиденное значение слова 'планета'. В сущности, это слово тогда будет обозначать 'какой-либо объект довольно крупных размеров (из-за чего он, собственно, и похож на шар), который вращается вокруг Солнца по своей орбите'.
Почему именно шар? Увы, не только потому, что астрономы влюблены в эту форму (хотя, на самом деле, почему бы нет?), а потому, что такая форма имеет свои объяснения. К примеру, если вы запустите в космос булыжник, он останется там, какой бы формы он ни был. Если вы одновременно запустите сотню булыжников, они буквально прилипнут друг к другу благодаря той самой малюсенькой силе притяжения, которой обладает каждый камешек, и в этом случае они могут быть абсолютно любой формы, какую вы только можете представить. Однако если вы одновременно запустите кучу камней, произойдет одна очень интересная вещь: под действием общей гравитационной силы камни будут притягиваться друг к другу и образуют такую изящную, но простую сферу, что вы уже не сможете различить, из каких по форме камней она образовалась. Если вы находите в небе новый объект, который имеет форму сферы, это первый признак того, что на нем действует высокая гравитационная сила. Я почти уверен в том, что несколько тысяч лег назад, произнося слово 'планета', астрономы никогда не имели в виду 'объекты, которые имеют сферическую форму благодаря собственной силе притяжения'. Вот вам и новое определение благодаря простому указу. А это, в свою очередь, приведет к чему-то вроде двух сотен новых планет, большинство из которых находятся в поясе Койпера.
Все это я рассказал тому человеку который должен был написать пресс-релиз.
'Зачем вы заморачиваетесь этим? Это же безумие. Ну кому это может прийти в голову?'
Ну, в общем, да. Вообще, я думал, что это будет наиболее вероятным решением, которое может принять Международный астрономический союз, если они вообще когда-нибудь соберутся хоть что-то решить.
'Что заставляет астрономов делать такие бредовые предположения?' — спросил он.
Отчаяние – все, что я мог ответить. Отчаяние.
Даже несмотря на то что это было самым странным определением слова 'планета', оно было самым обсуждаемым и в какой-то мере даже научным и в то же время закрепляло за Плутоном статус планеты. Я мог представить, насколько тяжело научной комиссии сделать заключение о том, что новое определение совсем не нуждается в твердом научном обосновании (это как раз относится к решениям 'девять' или 'десять' планет). Я также мог представить, что астрономическая комиссия не захочет спровоцировать огромный общественный протест, если Плутон будет исключен из пантеона планет (решение 'восемь планет'). Так что решение о том, что в Солнечной системе может быть две сотни новых планет, являлось наиболее радикальным, тем не менее оно казалось самым консервативным. Я не мог ничего с этим поделать.
Мне совершенно не нравилось такое определение, но я мог принять его и жить с ним. К тому же, если это определение восторжествует, я окажусь единственным, кто обнаружил больше всего планет за всю историю человечества. Ведь я нашел не только Ксену; Пасхального кролика, Санту, Седну и Кваоар, но и еще несколько десятков других. Беда в том, что я не могу вспомнить их имена.
Первая годовщина открытия Ксены прошла без каких-либо намеков на то, что в данный момент происходило в Международном союзе астрономов. Однако это было вполне нормально. Я был погружен в работу. Чед, Дэвид, я, а также несколько моих студентов и некоторые мои коллеги работали над научными работами, посвященными изучению размеров Ксены, открытию нового объекта под названием Габриэла (спутник Ксены), совершенно неожиданному открытию второго спутника Санты, а также мы обнаружили, что поверхность Пасхального кролика была покрыта замерзшим метаном. В общем, у нас было очень и очень много работы. Нам нужно было подготовить несколько пресс-релизов, сделать несколько докладов по всей стране, дать интервью на телевидении и радио. Когда я начинаю задумываться об этом периоде времени, я едва могу что-либо вспомнить. Однако я прекрасно помню все о Лайле и Луне.
Как любых чересчур образованных родителей, имевших первого ребенка, нас приводили в восхищение сообразительность Лайлы, то, что она делала, и то, о чем думала. Я всерьез занялся чтением книг по дошкольному воспитанию и развитию детей, не для того, чтобы способствовать быстрому развитию Лайлы или чтобы быть уверенным в том, что с ней было все в порядке, нет. Я делал это только по той простой причине, что это было самым очаровательным моментом в ее жизни, который я мог себе представить. Я читал об исследованиях способности детей распознавать лица людей, о двигательных навыках, но наиболее интересными мне показались исследования о развитии речи. Я с трудом пытался понять, каким образом эта кроха, которую я держу на руках, закутанную в одеяло, когда-нибудь будет сидеть рядом со мной и поддерживать беседу.
Мы с Дайен часто шутили над теми родителями, которые считают, что все, что ни делают их чада, является чем-то особенным. Умом мы всегда понимаем, что в какой-то деятельности Лайла может преуспеть больше и что исключительность во всем – это довольно высокая планка. Однако со временем, все глубже вчитываясь в эти книги о раннем развитии детей, а также постоянно наблюдая за малышкой Лайлой, я понял, что она – особенная. Я сделал такой вывод потому, что суть раннего развития заключается в самых необыкновенных вещах, которые могут произойти во вселенной.
Звезды, планеты, галактики, квазары – невероятные и завораживающие явления, характер и свойства которых будут оставаться тайной еще долгие и долгие годы. Однако ни одно из этих явлений не сможет сравниться с тайной развития мысли и тем, как человек учится понимать язык. Скажите мне, найдется ли такой человек, который скажет, что его ребенок не является особенным? Все дети без исключения являются особенными в сравнении с той частью вселенной, которая осталась в безмолвии.
Эмили Шаллер, еще одна моя аспирантка, которая всегда была готова принять участие в реализации моих навязчивых идей, однажды вручила мне книгу, в которой говорилось о том, как научить малыша понимать примитивный язык жестов. Идея книга заключалась в том, что дети уже готовы к общению до того, как у них проявляются первые навыки речи. Они могут сообщить вам, каким они видят окружающий их мир, с помощью рук и пальцев.
Первое слово, которое пыталась сказать мне Лайла с помощью жестов, было, как это ни удивительно, 'кошка' (она собрала пальчики у себя на лице так, что они сразу же сказали мне о том, что это были усы кошки). Две кошки Дайен, которые сейчас жили с нами вместе, едва могли выносить нового жителя в нашем доме. Тем не менее когда они привыкли к Лайле и осознали, что опасности нет, то пользовались случаем и, когда мы лежали полностью обездвиженные, пытаясь не разбудить находящуюся между нами малышку, ластились к нам, а мы свободной рукой почесывали их за ухом. Когда Лайла научилась переворачиваться, то каждый раз кошки бросались врассыпную, но возвращались, как только понимали, что Лайла все еще спит. Когда Лайла научилась ползать, она начала гоняться за кошками, а они пытались от нее скрыться, и у них это вполне хорошо получалось. Для Лайлы эти животные были, наверное, чем-то вроде недостижимой цели, знаете, как горизонт: всегда на виду, но в то же самое время всегда такой же недостижимый, исчезающий сразу же, как только вы подбираетесь к нему все ближе и ближе. Первые попытки Лайлы наладить отношения с окружающим миром были направлены как раз на этих кошек. Они же
