снабжения. Ульбрихт был в курсе всех деталей. Он задавал один вопрос за другим и получал ответы короткие и деловые. Ульбрихт, казалось, находился в своей стихии. Так бывало с ним, впрочем, всегда, если дело касалось практических организационных вопросов.
Во всем этом деле я понимал не так уж много — в школе Коминтерна нас этому детально не обучали. Но насколько я мог уразуметь, говорилось о том, каким образом следует изменить характер поставок, чтобы они соответствовали новым условиям. Особенно подробно выяснялся и обсуждался стимул обязательных поставок. Я полагаю, что в этот день был решен вопрос о «свободных излишках». Через несколько недель были указаны размеры «излишков» (большей частью очень незначительные), которые могут оставаться у крестьян после сдачи госпоставок. Целый день прошел в узко специальных обсуждениях, касающихся практического обеспечения поставок, проводимых в кратком телеграфном стиле. Вопрос земельной реформы, к которой у меня был жгучий интерес, не был даже и затронут.
Перед отъездом из Кирица состоялось короткое совещание между двумя советскими офицерами и Ульбрихтом.
— Теперь нам всё ясно. Мы можем представить на утверждение соответствующие предложения, — сказали оба офицера.
— Пожалуй было бы не плохо остановиться в каком?нибудь маленьком местечке и поговорить с крестьянами о земельной реформе, — добавил один из них.
По пути из Кирица в Берлин мы остановились в одной небольшой деревне. Председатель общины был весьма поражен, увидя столь высоких гостей.
— Сможете ли вы собрать всех крестьян вашей деревни, — спросил Ульбрихт.
— Разумеется!
— Сколько вам на это понадобится времени?
— Наша деревня невелика. В какие?нибудь четверть часа крестьяне будут здесь.
Тем временем некоторые крестьяне уже собрались и стояли у домика своего председателя.
— Сейчас же пойдите по домам и зовите сюда всех людей. Скажите, что это очень важно.
Между тем Ульбрихт, в своей обычной манере, стал коротко и отрывисто расспрашивать председателя общины о делах в этом селе: о средней величине земельной площади, полагающейся на человека, об урожае и о других деталях сельского хозяйства.
Через 15–20 минут крестьяне собрались. Некоторые пробормотали что?то похожее на «добрый день», большинство же смотрело на нас с недоверием.
Ульбрихт задал им несколько вопросов об урожае и о поставках. На эти вопросы ответили только двое или трое из присутствующих после долгих заминок и притом очень односложно.
Некоторые посматривали с сомнением на двух советских офицеров, стоявших в углу комнаты. Только после того, как офицеры, дружески улыбаясь, сами задали на немецком языке несколько вопросов и угостили крестьян сигаретами, крестьяне мало–помалу разговорились. Они заговорили об урожайности их земель. Теперь разговор стал направлять опять Ульбрихт, сводя его к основному вопросу — к земельной реформе.
Ульбрихт сказал о разделе помещичьей земли и сообщил, что теперь крестьяне должны получить больше земли, чем имели ее раньше.
— Скажите же, что вы думаете насчет этого?
Крестьяне снова посмотрели на нас скептически. Воцарилось молчание. Наконец его нарушил один крестьянин:
— Это было бы неплохо, если бы мы получили больше земли.
После того, как председатель общины еще раз объяснил положение, несколько крестьян тоже выразили свое одобрение по поводу реформы. Молчавшие кивком головы дали понять, что и они также согласны.
Все прошло далеко не так, как я рисовал в своем воображении. Реформа не вызвала восторженного одобрения. Но все же присутствовавшие в той или иной форме высказались за реформу.
Я бы охотно остался с крестьянами подольше, но Ульбрихт посмотрел на часы, и советские офицеры предложили ехать дальше.
Я думал, что мы сделаем и в других деревнях подобные опросы, но Ульбрихт и оба советских офицера сочли это не нужным.
Вечером мы прибыли в Берлин.
Спустя несколько дней мне стало ясно, что в результате этой поездки не только были введены новые формы поставок, оставлявшие «свободные излишки», но началось и проведение земельной реформы в советской зоне Германии.
Само собою разумеется, согласие крестьян в маленьком селении между Кирицем и Берлином никакого влияния на осуществление земельной реформы не имело. Вопрос был принципиально уже давно решен. Но эта комедия принадлежала к сталинскому ритуалу: перед проведением уже заранее решенных мероприятий «посоветоваться с народом».
— Сегодня мы должны подольше поработать, — сказал мне несколькими днями позже Аккерман. — Позаботься, чтобы остались две стенографистки. Мы должны сделать очень важный перевод.
Я получил для перевода русский текст, написанный на пишущей машинке.
Аккерман просил меня каждую переведенную страницу приносить ему.
Этот текст был проектом земельной реформы!
По этому проекту все имения, величиною более ста гектаров экспроприировались вместе со всеми прилегающими к ним строениями, со всем инвентарем, одушевленным и одушевленным, экспроприировались земельные участки военных преступников и активных поборников национал– социализма. По новой реформе отходила даже земельная площадь, принадлежащая государству, если только она не была связана с работой сельскохозяйственных исследовательских институтов, опытных станций и учебных заведений.
Земельные площади, принадлежавшие городским самоуправлениям, а также необходимые для снабжения городского населения не попадали под действие земельной реформы. Земельные участки сельскохозяйственных артелей и сельскохозяйственных школ, земельные владения церковных общин также не затрагивались реформой.
Осуществление земельной реформы возлагалось на общинные комиссии, выбираемые на общих собраниях: батраков, малоземельных крестьян и бедняков. В округах должны быть созданы окружные комиссии во главе с советником, или его заместителем.
Проведение в жизнь земельной реформы должно было начаться немедленно после опубликования закона и быть закончено в октябре 1945 года.
При переводе проекта закона на немецкий язык мне бросилось в глаза, что многие статьи закона составлены сравнительно умеренно.
Так как я еще в начале июня знал, что земельная реформа будет проводиться уже в 1945 году, то я собрал для себя все имевшиеся материалы по поводу земельных реформ в Польше, Венгрии, Румынии, Югославии и т. д. и даже написал несколько статей на эту тему для «Дейче фольксцейтунг», центрального органа компартии Германии. При этом я установил, что высшим пределом владения землей в Польше и Румынии было 50 гектаров, а в Болгарии и Югославии — 35 гектаров.
Эта разница (у нас 100 гектаров) казалась мне признаком того, что в данном случае мы не действуем слепо по московской схеме, что мы можем осуществлять реформу так, как мы считаем нужным, так, чтобы она соответствовала условиям нашей страны.
Даже тот факт, что я переводил текст закона с русского языка, не поколебал моего убеждения. Я допускал тогда (сегодня я этого уже не думаю), что этот закон был разработан немецкими коммунистами и передан для просмотра представителям советских оккупационных властей. Там этот текст был переведен на русский язык, а я сейчас делаю так называемый «обратный» перевод.
4 сентября я увидел снова свой перевод. Он был напечатан, как закон под заглавием: «Постановление о проведении земельной реформы в провинции Саксония». Соответствующие законы для остальных провинций советской зоны оккупации последовали немедленно вслед за этим законом.
Спустя около двух недель после опубликования закона о земельной реформе состоялось расширенное заседание ЦК партии, на которое был приглашен и я. Партийный аппарат в то время был невелик и тогда
