На следующий день Рудольф Линдау представил меня четырем руководителям факультетов Высшей партшколы.
Кафедрой истории заведовал Эрих Патерна, с которым я сотрудничал осенью 1945 года в отделе Агитпропа ЦК компартии. Тогда он был докладчиком по вопросам школьного обучения. Эрих Патерна, ярый поборник школьной реформы, был во время Веймарской республики социал–демократом, но в 1931 году перешел в компартию. Во время национал–социализма он пробыл много лет в Бранденбургской тюрьме. Теперь, наконец, он получил возможность осуществить свои педагогические замыслы. С большим рвением и знанием дела без устали работал он над марксистским взглядом на всеобщую историю и на историю немецкого рабочего движения. Он был типом ищущего революционного ученого и исследователя.
Фрида Рубинер, руководительница факультета «Основы марксизма–ленинизма», также была моей старой знакомой. Я знал ее еще в Советском Союзе, где она была в последнее время сотрудницей VII отдела Главного политуправления Красной армии. Она сразу начала уговаривать меня идти на ее факультет.
— Мне нужен противовес против социал–демократов, — сказала она с отрезвляющей откровенностью.
Виктора Штерна я тоже знал по Москве. В двадцатых годах он играл важную роль в чехословацкой компартии и был делегатом чехословацкого парламента. В 1944 году, когда я бывал в его доме в Москве (он был одним из немногих, не живших в отеле «Люкс»), еще было неясно, в какой стране он будет проводить работу после победы над Гитлером. Но его командировали не в Чехословакию, а в Германию, где он дослужился до профессора, написал работу о диалектическом материализме [20] и затем вторую — «Сталин как философ». В Высшей партшколе он заведовал философским факультетом.
С заведующим кафедрой политической экономии Альфредом Лемницом я до тех пор не был знаком; годы нацизма он провел в Германии в тюрьме.
Все четыре заведующих факультетами были из КПГ — Высшая партшкола была одним из немногих учреждений, в которых уже тогда не придерживались паритета при распределении мест между бывшими социал–демократами и бывшими членами компартии. Чтобы изобразить хотя бы «символическое равенство», директору партшколы Рудольфу Линдау был дан впридачу симпатичный, скромный, престарелый социал–демократ, в роли его заместителя, а именно Пауль Ленцер, работавший долгие годы в культотделе СДПГ и в Обществе трезвости. Конечно, против преобладания коммунистов в партшколе он ничего не мог сделать. Он вынужден был ограничиваться тем, что время от времени читал доклады и заботился о культурно–просветительных мероприятиях в партшколе.
Здесь я снова встретил Вальтера Кёппе из «группы Ульбрихта», которого тем временем, успели перевести с политической работы на место завхоза Высшей партшколы. Здесь он чувствовал себя великолепно, хотя ревниво следил за тем, чтобы его величали «товарищ директор».
Поразмыслив, я выбрал исторический факультет и начал изучать методы работы в высшей «кузнице партийных кадров».
С первых же дней мне бросилась в глаза разница в сравнении со школой Коминтерна. Оборудование Высшей партийной школы СЕПГ в Либенвальде в 1947 году было образцовым, лучшим даже, чем в школе Коминтерна в 1942–43 годах. Несмотря на голодное время, питание было отличное. Курсанты получали карманные деньги, а семьям продолжали выдавать зарплату с места работы курсанта[21].
Дисциплина в то время — осенью 1947 года — была далеко не такой строгой, как в школе Коминтерна. Курсанты имели право переписки и могли ездить по выходным дням в Берлин. Территорию школы можно было покидать также и в рабочие дни. Правда, были вечера критики и самокритики, но они никак не могли идти в сравнение с тем, что я пережил в школе Коминтерна. Семинары также не были столь строгими. «Ошибочные взгляды» и «неправильные» формулировки, правда, подвергались резкой критике, но в то время они не влекли за собой немедленного удаления из школы и исключения из партии.
Школа показалась мне, — по сравнению со школой Коминтерна, — почти либеральной. Курсанты, у которых не было возможности такого сравнения и которые не имели представления о том, как будет выглядеть партшкола через несколько лет, были другого мнения.
— Мне кажется, что я здесь нахожусь в смирительной рубахе, — стонал один бывший социал– демократ.
Он рассказывал мне о прежних социал–демократических курсах. После этого я его понял.
Разница между Высшей партийной школой имени Карла Маркса и школой Коминтерна была не только в сравнительно более свободной атмосфере, но и в методах обучения. В школе СЕПГ не изучали ни военного дела, ни методов нелегальной работы. Теоретическая же подготовка была в ней частично более основательной, чем в школе Коминтерна.
По философии курсантам давалось сначала общее понятие о всемирной истории философии; только после этого начиналось подробное изучение марксистско–ленинской философии.
По политэкономии прорабатывались глава за главой «Капитал» Карла Маркса, выдержки из экономических работ Гильфердинга и Розы Люксембург, ленинская теория империализма и политэкономия социализма.
Мы, преподаватели исторического факультета, должны были дать общий обзор всемирной истории. Особенно подробно прорабатывались переходные периоды: переход от рабовладельческого периода к феодализму и переход от феодализма к капитализму. Затем следовали лекции и семинары о немецкой крестьянской войне, движении гусситов, об английской революции, о Великой французской революции и наполеоновских войнах, об американской войне за независимость и, особенно подробные, о революции 1848 года в разных странах Европы. После этого всеобщего обзора прорабатывалась история Германии, начиная с основания Бранденбурга, развитие прусского государства, роль Фридриха II и объединение Германии при Бисмарке. История немецкого рабочего движения не рассматривалась отдельно, а бралась в рамках общей германской истории с 1848 года до настоящего времени. Эта эпоха занимала, естественно, большую часть программы по истории в Высшей партшколе. Лекции по «Основам марксизма–ленинизма» были похожи на лекции в школе Коминтерна. Это были темы, общие для всех восточных партшкол от Эйзенаха до Пекина: класс и классовая борьба, учение о государстве, формальная и реальная демократия, роль рабочего класса, учение о партии, борьба с оппортунизмом, реформизмом и ревизионизмом, стратегия и тактика, крестьянский вопрос, национальный и колониальный вопросы.
Так же, как и в школе Коминтерна, большое внимание обращалось на изучение и критику «враждебных» теорий и взглядов «противника».
Исторический факультет, наряду с другими заданиями, имел задание подчеркивать милитаристический характер основания Бранденбургской Марки, изгнание славян и (тогда еще не было «национального фронта»), реакционный характер прусского государства и, в особенности, развенчивать легенды о Фридрихе Великом.
Принимая во внимание наличие в школе партработников, пришедших из рядов социал–демократов, реформистские отступления Рудольфа Гильфердинга и Карла Каутского в их позднейший период прорабатывались тогда еще очень сдержанно. Так же осторожно относились к Лассалю. Правда, его взгляды критиковались, но его роль в немецком движении не изображалась столь негативно, как в школе Коминтерна. Август Бебель, значение которого так выдвигали на объединительном съезде в 1946 году, считался в то время еще полностью неприкосновенным и преподаватели–коммунисты шептались между собой:
— С ним надо обращаться, как с сырым яйцом.
В то время в партшколе считалось очень важным умение не только формулировать утверждения, но и приводить доказательства. Курсантам рекомендовали читать и изучать противоположные философские точки зрения. Курсанты изучали во всех подробностях, как следует разбивать утверждение о существующем, якобы, «марксистском детерминизме», подробно разбиралось взаимоотношение логики и диалектики и регулярно поступали отпечатанные на гектографе материалы под названием «Современные нападки на марксистскую философию», состоявшие исключительно из выдержек из буржуазной и социал– демократической литературы.
Правда, как в школе Коминтерна, так и здесь было сделано важное исключение: работ Троцкого, Бухарина и главных оппозиционных групп, а также книг бывших членов компартии, порвавших со
