сталинизмом, нельзя было найти в библиотеке и выдержек из них не было в гектографических материалах. Давать на прочтение эти книги казалось руководству СЕПГ в 1947 году в Берлине столь же опасным, как руководству школы Коминтерна в 1942 году в Уфе.
Через некоторое время с этим стало еще строже. Нельзя было произносить даже имен ведущих членов компартии, порвавших со сталинизмом. Когда Артур Дорф, преподаватель факультета «Основы марксизма–ленинизма» и бывший участник испанской гражданской войны, однажды упомянул в своей лекции имя Пауля Фрёлиха (старого соратника Карла Либкнехта и Розы Люксембург, перешедшего в конце двадцатых годов в оппозицию), Фрида Рубинер, руководительница факультета, бросилась, как фурия, на подиум и закричала:
— Я не потерплю, чтобы здесь произносились имена троцкистских предателей!
Около двух третей лекций читались преподавателями Высшей партшколы. Ввиду того, что на каждом из четырех факультетов было от трех до четырех преподавателей и несколько ассистентов, у каждого из них было достаточно времени для подготовки лекций. Контроль был тогда еще не очень строгим — в настоящее время, как я выяснил, дело обстоит иначе. На совещаниях преподавательского состава факультета оговаривались заранее только основные мысли лекций и семинаров; доцентам и руководителям семинаров давалась, в общем, довольно большая свобода. Только от менее обученных, так называемых «слабых», доцентов или ассистентов уже тогда требовали письменно разработанного плана лекций и семинаров.
Кроме нас лекции читали гости из Центрального секретариата СЕПГ, из редакции центрального органа «Единство», из Восточно–Берлинского университета, а иногда и руководящие партработники из стран– сателлитов. Иногда это были лекции, входящие в план нашего обучения, иногда же они касались совершенно других тем, которые считались важными для расширения общего кругозора.
Так, например, Клаус Цвейлинг прочел лекцию «Введение в проблемы биологии», проф. Мейер — «Историческое развитие инструментальной музыки», доктор Поллак — «Вопросы конституции» и «Проблемы юстиции в управлении», проф. Мойзель из Берлинского университета — «О некоторых вопросах из истории XIX века».
Идеологические сдвиги в западном мире подробно разбирались. Например, когда в начале апреля 1948 года в Клаустале (Гарц) состоялся съезд физиков и философов, нас не только подробным образом информировали об этом, но и прочли большое количество лекций, вводивших в проблемы, которыми занимался этот съезд.
Многим курсантам нелегко было заниматься теоретическими построениями физика Иордана или принципом Гейзенберга и тому подобными вещами.
Интересны были также лекции на международные темы. Уже в то время читались лекции о положении на Ближнем Востоке, о революции в Китае (членом партии, только что вернувшимся из Китая). Крупный работник болгарского партийного руководства Драмалев сделал подробное сообщение о положении в Болгарии, в котором сказал гораздо больше того, что можно было прочесть в прессе. В своих докладах по отдельным вопросам текущей политики СЕПГ, руководящие партработники говорили в Высшей партшколе, конечно, гораздо откровеннее, чем на открытых собраниях. Таким образом, мы получали ясное представление о ситуации в советской зоне и о внутренних трудностях партии, — в некоторых случаях нам даже запрещалось что?либо записывать.
Через несколько недель после моего приезда в партшколу, поздней осенью 1947 года, на конференции преподавательского состава нам сообщили:
— Соответствующие инстанции внесли предложение о расширении партийной школы. Помещения здесь, в Либенвальде, для этого недостаточны. В настоящее время уже проводятся работы по созданию новой партийной школы, которая будет находится в Клейн–Махнове, под Берлином. Переселение произойдет, вероятно, в начале 1948 года.
Принимая это решение, очевидно еще не рассчитывали на такое быстрое ухудшение взаимоотношений между Советским Союзом и Западом, так как новые здания партшколы находились всего в километре от границы американского сектора.
В конце сентября 1947 года Рудольф Линдау сказал мне:
— Сегодня я еду осматривать новые здания. Если хочешь, поедем вместе.
То, что я увидел в этот день, превзошло все мои ожидания, пять громадных, построенных по последнему слову техники, зданий с большими окнами были окружены парком. Гаражи, подземные ходы, соединяющие здания, сотни прекрасно меблированных комнат, каждая на двух–трех студентов. Несколько небольших вилл были отведены для руководителей факультетов. Семейные преподаватели получали виллы в Клейн–Махнове, холостые — прекрасные квартиры в новом здании.
В первых числах января 1948 года мы переехали. После переезда деятельность школы была расширена, число шестимесячных курсов для ответработников было увеличено. Одновременно были введены различные новые курсы.
В начале 1948 года — через неполные три года после капитуляции гитлеровской Германии — этот громадный комплекс зданий, в которых одновременно обучались сотни ответработников, казался нам пределом возможного. Но это было только началом. Шестимесячные курсы для ответработников уже в 1949 году были продлены до девятимесячных; с 1950 года были введены, кроме того, годичные курсы, и осенью 1950 года началось особое заочное обучение при Высшей партийной школе, которое все расширялось и через три года было расширено до пятилетнего заочного курса. В феврале 1953 года начался первый трехгодичный курс; с 1954 года проводились только трехгодичные курсы, заканчивавшиеся государственным экзаменом. К этому времени Высшей партийной школе было дано право присвоения научных степеней.
Высшая партийная школа выпустила — и продолжает выпускать — сотни и тысячи обученных ответработников, убежденных в правильности своего мировоззрения.
Через несколько недель после нашего переселения — это было весной 1948 года — мы почувствовали, что предстоит изменение «генеральной линии». Гротеволь, Пик и Ульбрихт все чаще посещали Высшую партшколу. 16 апреля 1948 года Ульбрихт прочел пятичасовой доклад об общем положении в советской зоне, чтобы указать нам на предстоящие перемены. Ульбрихт открыто говорил о вещах, часть из которых стала «официальной» только через полгода. Важнейшие утверждения его инструктивного доклада были следующие:
В период между 1945 и 1947 годами о многом нельзя было говорить открыто. СЕПГ вынуждена была продвигаться вперед постепенно, как ввиду идеологическо–политической отсталости в партии, так и по внешнеполитическим причинам. До 1947 года были созданы основы антифашистско–демократического порядка. Теперь, весною 1948 года, когда 40% всей продукции находится в руках народных предприятий и капитализм заметно ослаблен, этот период можно считать законченным. То же самое действительно и для сельского хозяйства — земельная реформа завершена, помещичьи земли окончательно и бесповоротно разделены. Теперь необходимо, оперевшись на крестьянина, — бедняка и середняка, — создать организацию для оттеснения кулачества.
Ввиду значительно изменившихся общественных отношений, заявил Ульбрихт, классовая борьба обострилась, но формы и методы классовой борьбы стали иными. «Теперь у нас есть возможность проводить наши требования в жизнь с помощью государственного аппарата. С другой стороны, мы должны стремиться к большей активизации массовых организаций и таким образом изменить политику блокирования в самой ее сущности».
Наша партия стала государственной партией, несущей всю полноту ответственности за народную полицию, плановое хозяйство, сельское хозяйство и культуру.
Политика «блокирования» играла в первый период большую роль. Но в настоящее время реакционные силы буржуазных партий снова подымают голову, чтобы под видом «контроля» свести на нет наши мероприятия.
В настоящее время мы еще не пойдем по пути перехода к однопартийной системе, но должны будем позаботиться о том, чтобы наша партия была ведущей силой в стране. Мы должны будем и в наступающем периоде сотрудничать с обеими партиями. «Было бы, вероятно, неплохо создать еще пару новых», — сказал Ульбрихт, саркастически ухмыляясь. Мы знали, что слова эти не были произнесены впустую —
