сонный я вскочил с кровати. Мой друг, участник испанской войны, ворчал:
— Проклятие! Я уже успел отвыкнуть. Прошло ведь два года с тех пор, как мы в Барселоне слышали нечто подобное.
Захватив наши противогазы, мы спустились в бомбоубежище. Это был простой под–вал — один из тех, которые не успели оборудовать под убежище. И таких было еще большинство. Сперва было все тихо. Потом мы услышали вдали гул моторов и залпы зениток. Для нас все это было необычайным и волнующим. Как обычно в таких случаях, нашлись и среди нас «знатоки» военного дела. По звукам моторов они «узнавали» типы самолетов. Я отнесся к ним с недоверием. Довольно странно, что они называли только те типы самолетов, которые были знакомы нам по урокам военного дела.
Единственный, кто давал вразумительные объяснения, был мой товарищ, участник гражданской войны в Испании. Его авторитет рос буквально на глазах. Продержался он, однако, только до следующего утра. Утренние газеты сообщили, что ночная тревога была учебной. Проверялась подготовка к противовоздушной обороне в столице. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Трудно было скрыть, что в этой области почти ничего не было сделано. Видимо, даже высшее руководство партии и правительства не ожидало, что война начнется в июне 1941 года. Надо было наверстывать упущенное время: организовывать систему ПВО, создавать санитарные отряды и группы местной противовоздушной обороны, приспосабливать подвалы для бомбоубежищ, формировать части воздушной защиты, проводить затемнение и маскировку.
Работа закипела. Через несколько дней облик Москвы изменился. Самые высокие здания города, как, например, здание Совета министров и находящаяся напротив него огромная гостиница «Москва», до сих пор сверкавшая белизной, были перекрашены в маскировочные цвета. Мостовые главных улиц запестрели раскраской, создающей впечатление, что вы идете по крышам маленьких домов. Такие «крыши» появились также на главных площадях города, например, на площади Революции и на Театральной площади. В некоторых местах были даже разложены деревянные макеты таких крыш. Москва–река была перекрыта дощатыми щитами, чтобы лишить вражеских летчиков возможности ориентироваться.
Метро превратили в огромное бомбоубежище, соорудив вдоль всех линий помосты из досок. Для этой работы потребовалось всего несколько дней. Большинство жителей Москвы могло быть защищено от налетов в туннелях метро, тем более, что глубина московского метро достигала 16–35 метров. Только станция «Кировская», находящаяся на самой большой глубине, была закрыта для населения. Она была отведена под бомбоубежище для членов дипломатического корпуса и для лиц привилегированного слоя.
С наступлением темноты над Москвой подымались огромные воздушные шары, так называемые «аэростаты воздушного заграждения». Рассказывали, что между ними были протянуты проволочные сети, создающие весьма действенное заграждение против вражеских самолетов.
Утром 24 июня было вывешено объявление, призывающее всех комсомольцев собраться в вузе для выполнения особого задания. Секретарь нашей комсомольской организации повел нас в «Дом ученых» на Кропоткинской улице. «Дом ученых» явно перестал служить своему прежнему назначению. В нем собрались тысячи комсомольцев, многие с газовыми масками, большинство одетые в тренировочные костюмы.
Секретарь райкома комсомола был встречен бурными аплодисментами. Он обратился к нал с кратким словом:
— Товарищи! Районный комитет комсомола призывает вас выполнить особое задание. Сегодня утром были получены новые транспаранты и плакаты. Их надо развесить по улицам города. Выполнение этого задания решено поручить комсомольцам города Москвы.
С поразительной быстротой мы разбились на группы, получили клей, лозунги и плакаты, а также указания каждой группе, в какой части города она должна работать. Выданный нам пропагандный материал был различного типа. На транспаранте был написан большими буквами основной лозунг того периода:
Наше дело правое.
Враг будет разбит.
Победа будет за нами.
Плакаты были большого размера и по своему содержанию значительно интереснее. На одном из плакатов был нарисован договор о ненападении, подписанный 23 августа 1939 года между Советским Союзом и Германией. Договор как бы охранял советских граждан, изображенных на этом плакате, занимающимися под его защитой мирным трудом. Но за договором на плакате был нарисован нацист, пронзающий его штыком и ранящий советских людей.
Еще более выразительным мне показался другой плакат. До сих пор я не встречал еще в Советском Союзе такого впечатляющего плаката и, по–моему, за все военные годы не было больше создано плаката такой пропагандной силы. На заднем плане плаката была изображена тень Наполеона и в эскизном наброске гибель французской армии при переправе через Березину. Передний план плаката занимала резко очерченная карикатура Гитлера. В левом верхнем углу стояла цифра — 1812, а в правом нижнем — 1941. Текст плаката состоял из четырех слов: «Так было — так будет».
Вскоре после начала войны был издан приказ о сдаче всех частных радиоприемников. Собственникам радиоприемников давался срок в 48 часов, в течение которых они должны были сдать свои аппараты в ближайшее почтовое отделение, при этом на радиоприемник выдавалась расписка.
Перед почтовыми отделениями образовались длинные хвосты. Люди терпеливо ожидали своей очереди для сдачи приемников. На расписках значилось, что радиоприемники будут возвращены по окончании войны. Но в это мало кто верил. Большинство было убеждено в том, что больше никогда не увидит своих радиоприемников. Приемники сваливали под открытым небом во дворах почтовых отделений.
Одновременно с этим вышло распоряжение, запрещающее выключать репродуктор в общежитиях, в учреждениях и на заводах.
Эти постановления не противоречили друг другу. Примерно так же, как и сегодня, в 1941 году радиоприемники были доступны только определенной части населения. Но зато во всех учреждениях, в студенческих общежитиях, в рабочих клубах и в других общественных местах висели маленькие, черные, веерообразные репродукторы, передававшие исключительно программы близлежащих радиостанций. Это была самая распространенная форма радиослушания в Советском Союзе (впрочем, такой она осталась и до нынешнего дня).
После того, как были конфискованы все частные радиоприемники, стало возможным обслуживать всех советских граждан одинаковыми для всей страны программами и информациями. Как правило, советские радиостанции ограничивались дословным повторением передач московского радио, добавляя к ним лишь короткие программы местного значения. Такая система гарантировала централизованную пропагандную обработку всего населения. Советское правительство было теперь более чем когда?либо, заинтересовано в укреплении такой системы. С первых же дней войны пропагандная работа приняла невероятный размах.
Можно просто поражаться, с какой быстротой менялось содержание пропаганды. На вооружение были взяты национальное чувство, патриотизм и идея Отечественной войны. Одновременно из пропагандного словаря исчезли такие понятия как «партия», «социализм» и «коммунизм».
Но эти изменения не были, как часто предполагают, только следствием обусловленной временем тактики. Происходило вполне логичное развитие тех идеологических изменений, которые начались уже в предвоенные годы. Когда в песнях или статьях затрагивалась тема возможного нападения на Советский Союз или будущей войны, то до 1935 года она всегда развивалась в классовом понимании, с упором на то, что война перерастет в революцию. Но постепенно такое понимание войны начало оттесняться понятием советского патриотизма, не исчезая, однако, еще полностью из пропагандного обихода. Во время конфликта с Японией, летом 1938 года, когда в течение нескольких дней шли пограничные бои у озера Хасан на Дальнем Востоке, советская пропаганда еще сливала в одно оба понятия. Официальный лозунг тех дней звучал: «За родину, за коммунизм».
Слияние понятий родины и коммунизма продолжалось вплоть до 1941 года. Внедрению этой
