На улицах бродили толпы людей. Москва напоминала потревоженный муравейник. Магазины были переполнены. Все бросились делать закупки, помня, что в России война сопровождается всегда голодом. Мы были политически сознательными комсомольцами и отнеслись к этим закупкам отрицательно. Продавец папирос посмотрел на меня с удивлением, когда я попросил у него лишь одну пачку. Все остальные покупали десятки пачек.
В нашем институте настроение было значительно спокойнее. Комсомольские работники обходили студентов, призывая нас нe поддаваться панике и спокойно продолжать наши занятия. Мы даже были оскорблены немного и ответили, что мы это понимаем и без них.
Перед дверью в экзаменационную стояло несколько студентов в ожидании вызова. Мы поддались царящей вокруг атмосфере и вскоре наши экзамены были позади. С какой радостью еще несколько дней тому назад я выбежал бы из экзаменационной комнаты, отпраздновал бы окончание экзаменов и строил бы планы на лето. Теперь мои мысли шли в другом направлении. Я думал только об одном: есть ли новости о войне?
Но новостей не было. Война началась в четыре часа утра. Сейчас было четыре часа дня. Прошло уже двенадцать часов с начала военных действий, но радио ничего не передавало о событиях на фронте.
По всему городу были установлены громкоговорители, разносящие повсюду слова Молотова и звуки маршей. От времени до времени дикторы читали призывы к борьбе против фашизма. Я бродил по Москве — как и большинство людей в этот день. Когда я пересекал Театральную площадь, из репродуктора послышались слова: «Эти фашистские варвары …» В этот момент я услышал рядом со мной иронический голос, который сказал по–английски: «Ну, наконец?то, и они стали антифашистами». Я быстро пошел дальше, так как знал, что оказаться рядом с иностранцем было опасно, даже если этот иностранец мог стать нашим союзником. Московское радио по–прежнему не давало сводок о военных действиях и по городу поползли самые разнообразные слухи:
«Агрессоров отбили от наших границ».
«Немецкие десантные войска сброшены под Киевом».
«Красная армия преследует немцев на польской территории».
И все время возникал вопрос: Как поведет себя Англия? Ответ на него мы подучили, наконец, в последних известиях.
Перед началом передачи известий московское радио дало выдержки из речи Черчилля о совместной борьбе против Гитлера. Мы облегченно вздохнули. В нашем общежитии, да наверно и по всему Советскому Союзу, почувствовался прилив оптимизма.
В утренних газетах были напечатаны жирным шрифтом новые лозунги:
«Советский народ могуч и сплочен, как никогда».
«Под руководством великого Сталина советский народ разгромит коварного врага».
«С именем Сталина мы побеждали, с именем Сталина мы победим».
Начиная с 23 июня, впервые после двухлетнего перерыва, в кинотеатрах снова начали показывать антифашистские фильмы. Перед кинотеатрами были развешены громадные афиши, объявляющие показ таких фильмов, как «Профессор Мамлок» (по пьесе Фридриха Вольфа) и «Семья Оппенгейм» (по роману Лиона Фейхтвангера). Газеты впервые упомянули и о движении сопротивления в странах, оккупированных Гитлером.
Наконец, появилась первая сводка. Оптимистические слухи, возникшие в первые дни войны, не оправдались. Мы услышали то, чего мы меньше всего ожидали: война шла на советской территории. В сводке сообщалось, хотя и в несколько туманной форме, что немецким войскам удалось «в отдельных местах продвинуться на 10–15 километров».
Одновременно с лозунгами и с первой сводкой о военных действиях было дано и официальное название начавшейся войны. Это была: «Великая Отечественная война советского народа». В первый момент я насторожился. Правда, такая формулировка не была для меня полной неожиданностью. Я ведь был свидетелем того, как за последние годы постепенно менялась советская пропаганда, вытесняя понятия революционного интернационализма и все больше подчеркивая советский патриотизм. Но я все же думал, что война будет названа хотя бы антифашистской освободительной войной, чтобы этим подчекнуть общие цели всех, находящихся под нацистским рабством, народов. Названием «Отечественная война» ее цели как бы ограничились интересами Советского Союза, вернее даже — интересами России. Чувствовалось стремление провести параллель между Отечественной войной с Наполеоном в 1812–13 гг. и сегодняшней войной. Возможно, что, с точки зрения советского руководства, поддержку народных масс для ведения войны можно было получить, только подчеркивая значение отечества.
Но как и у большинства жителей Советского Союза, тревоги первых дней войны вытесняли из моей головы размышления над политическими формулировками.
В Балтийских республиках, в Белоруссии, в Карело–Финской и Молдавской союзных республиках, по всей Украине и в 13 областях РСФСР, в том числе в Московской и Ленинградской, было объявлено военное положение. На этих территориях военные власти получили право проводить все необходимые для обороны работы и мобилизовать для этих целей население.
Не только в западных округах, но и в Архангельске, на Урале, в Сибири, на Волге и на Кавказе был объявлен приказ о мобилизации возрастных групп от 1905 до 1918 года рождения.
В Москве и в Московской области начали проводить самые необходимые мероприятия противовоздушной обороны. Все дома должны были быть затемнены, а бомбоубежища приведены в порядок. Все театры, кино, клубы и парки, все рестораны, кафе и магазины (в Москве многие продуктовые магазины торговали до 24 часов) должны были закрываться в 22 часа 45 минут.
Во время войны были отменены все существующие правила об отпусках. Отпуска заменялись денежной выплатой. Руководители предприятий и учреждений получили право вводить сверхурочные часы, оплачиваемые в полуторном размере.
В нашем вузе, как и везде, в этот вечер проводилось комсомольское собрание, посвященное началу войны. Большое помещение, в котором проводились собрания нашего Института, было переполнено. Мы сидели в напряженном молчании. Казалось, что возродилось настроение времен революции и гражданской войны, о котором мы читали в комсомольских книжках. «Для комсомола настало время оправдать доверие….», услышали мы с трибуны. Мы это понимали и каждый из нас был готов доказать свою жертвенность. От руководителей нашей комсомольской организации мы узнали, что часть наших комсомольцев были сегодня утром уже направлены на строительство новых очередных линий метро. Строительство должно было быть закончено в кратчайшие сроки, чтобы создать добавочные бомбоубежища для московского населения.
На собрании выступало несколько комсомольцев. Они часто употребляли слово «вероломно». В своих выступлениях они неоднократно подчеркивали, что гитлеровская Германия напала на Советский Союз, нарушив договор о ненападении. В словах выступавших чувствовалось возмущение этим вероломным нападением и твердая воля отбросить назад вторгнувшегося агрессора.
Это чувство было искренним даже у тех, кто относился критически к режиму и был настроен оппозиционно. Оно было искренне даже у тех, чьи родители находились в заключении в сталинских лагерях. То, чего Сталин не мог полностью добиться ни террором, ни пропагандой, было достигнуто теперь благодаря Гитлеру. В эти дни 1941 года большинство людей в Советском Союзе видело в правительстве подлинных представителей своих интересов.
Рядом со мной стояла студентка, с которой у меня уже не раз бывали оппозиционные разговоры: она мне прошептала:
— На этот раз всё это действительно совсем иное.
В конце собрания несколько студентов запели «Интернационал» и, подхваченный всеми, он мощно зазвучал по всему залу. Мы вернулись в наше общежитие внутренне взволнованные. В эту ночь, с 23 на 24 июня, мы проспали только несколько часов. Нас разбудили сирены. В репродукторах голос диктора медленно повторял три слова, которые впоследствии нам пришлось слышать не раз: «Граж–дане! Воз– душ–ная тре–во–га!»
В эту ночь мы услышали эти слова впервые. До нашего сознания не сразу дошел их смысл. Совсем еще
