Июнь 1941 года. В начале месяца мы вступили в период экзаменов. Почти во всех комнатах нашего общежития до поздней ночи горел свет.
Все наши разговоры вертелись вокруг экзаменов. Мы настолько ушли с головой в вопросы фонетики, латыни, педагогики, английской истории и литературы, в вопросы марксизма–ленинизма и военного дела, что в течение этих недель почти не следили за политическими событиями. Но совершенно от них отгородиться нам не удалось даже в этот горячий предэкзаменационный период.
Одна из студенток, встретив меня в институте, начала со мной разговор, боязливо осмотревшись по сторонам:
— На советско–финской границе красноармейцы получили приказ удалить со своей формы знаки принадлежности к воинским частям. Такие приказы издаются только тогда, когда существует опасность военного столкновения.
Я отнесся скептически к ее сообщению.
Почему на советско–финской границе? Ведь Финляндия только что проиграла войну с Советским Союзом. Не будут же финны теперь нападать на Советский Союз?
— Но, может быть, Финляндия хочет напасть вместе с Германией? Это сообщение точное, — продолжала она. — Брат моей подруги — офицер и находится там. Ты только не смей никому об этом говорить!
Этот разговор меня встревожил. Неужели на самом деле существует опасность войны? Я думаю, что в то время я был е единственным человеком в Советском Союзе, размышлявшим над этим вопросом.
Спустя несколько дней наши опасения были рассеяны. Газета «Правда» от 8 июня опубликовала на первой странице сообщение о советско–финских отношениях. В сообщении говорилось, что несмотря на то, что Финляндия не выполнила всех обязательств торгового договора с Советским Союзом, Сталин принял решение в кратчайший срок предоставить в распоряжение Финляндии добавочно к отправленным уже товарам 20000 тонн зерна.
Как и многих других, это сообщение снова настроило меня оптимистически.
В Москве рассуждали так: «Не будут же посылать в Финляндию 20000 тонн зерна, если чувствуется непосредственная опасность нападения Финляндии на Советский Союз».
Через несколько дней, направляясь к станции метро Дзержинская, я заметил, что в подвалах некоторых домов ведутся строительные работы. Вначале я этому не придал никакого значения. Но когда на следующий день я побывал в других районах Москвы, я увидел, что подобные работы ведутся во многих местах. Конечно, я не был единственным, кто это заметил. И опять по городу поползли слухи.
— Вы уже видели? Строят бомбоубежища …
— Абсурд, это строят склады.
— Я вам говорю, это готовятся к противовоздушной обороне.
— Какие глупости! Просто строятся зимние склады для картошки.
Так в первой половине июня по всей Москве бродили тревожные и успокаивающие слухи. Сообщение о поставке 20000 тонн зерна Финляндии прекратило разговоры о финском нападении. Но те, кому удавалось слушать иностранные радиопередачи, выражали теперь свои опасения в отношении гитлеровской Германии.
С одним из таких людей у меня был следующий разговор:
— В Англии утверждают, что Гитлер готовится к войне с Советским Союзом. — Он поспешно добавил: — но, конечно, это английская пропаганда! Они явно хотят посеять недоверие между нами и Германией.
В то время пакт с Германией был выше какой?либо критики.
Большинство людей, с которыми я разговаривал в те дни в Москве именно так и считали: «враждебная пропаганда».
А те, немногие, которые продолжали сомневаться и тревожиться, окончательно успокоились 14 июня 1941 года, В этот день — за восемь дней до начала войны! — все советские газеты опубликовали на видном месте сообщение, что слухи о будто бы ухудшившихся отношениях между СССР и Германией не имеют никаких оснований. В этом сообщении подчеркивалось, что Советский Союз, верный своей политике мира, не нарушал и не намерен нарушить советско–германский договор о ненападении. Поэтому все слухи о том, что Советский Союз готовится к войне с Германией являются не чем иным, как провокационной выдумкой.
Дальше следовало заявление, которое в истории международных отношений останется единственным в своем роде. Советское сообщение не ограничилось тем, что еще раз подтвердило верность Советского Союза договору о ненападении. В сообщении опровергались также все ходившие слухи о военной подготовке Германии. Естественно, что именно эта часть сообщения привлекла самое пристальное внимание.
В ней утверждалось, что по данным, имеющимся в Советском Союзе, Германия так же твердо придерживается условий пакта о ненападении, как и Советский Союз. С советской точки зрения слухи о существующем будто бы намерении Германии нарушить этот договор, слухи о готовящемся нападении на Советский Союз лишены всякого основания. По всей видимости, — говорилось далее в сообщении, — перегруппировка немецких войск, происходящая после балканского похода в восточной и северо–восточной части Германии, как следует полагать, зависит от причин, не имеющих ничего общего с отношениями между Германией и СССР.
В это утро никто к экзаменам не готовился. Студенты толпились в вестибюле общежития перед «Правдой», вывешенной, как обычно, на стене. Настроение было превосходное. Все бесконечно обрадовались, что самые страшные предположения не оправдались. Строились планы на летние каникулы.
22 июня — последние экзамены. И тогда отдых, отдых,
Я разделял всеобщую радость. У меня еще не было твердых планов, как провести каникулы, но не это было главным, главное — что все опасения оказались беспредметными! Лишь бы выдержать экзамены, а тогда можно по–настоящему отдохнуть!
Вечером 21 июня мы сидели с моим товарищем по комнате, польским студентом Бенеком Гиршовичем, над нашими книгами. На следующий день предстоял последний экзамен.
Вдруг послышался стук в дверь.
— Кого это еще черт несет? — возмутился Бенек.
Мы не переносили, когда нам мешали во время подготовки к экзаменам. Стук упорно продолжался. За дверью послышался полупросительный, полутребовательный голос:
— Откройте!
Тот, кто стоял за дверью, по–видимому не был студентом. Я раздраженно рванул дверь. Передо мной стоял маленький человек с большим свертком не то бумаги, не то картона под мышкой.
— Товарищи студенты, я бы вам не помешал заниматься, но меня прислало управление института, чтобы наладить маскировку окон в вашей комнате.
Он завозился около окна, прибил какую?то планку и прикрепил к ней бумагу. Мне стало не по себе. Но Бенек, участник испанской войны, оставался спокойным. Он даже спросил с улыбкой:
— Да разве мы в такой опасности? Маленький человек махнул рукой:
— Помилуйте. Это лишь общие меры предосторожности. У нас обстановка мирная, но в Западной Европе война?то в полном разгаре. Эти меры предосторожности так, на всякий случай.
По всей видимости это было официальное объяснение которое он уже давал и в других комнатах. Через несколько минут маскировка была сделана.
Бенек не стерпел:
— Ну, посмотрим, как она действует. В Барселоне у нас тоже были такие приспособления.
Мы начали развлекаться, спуская и подымая маскировку, которая стала новым украшением нашей комнаты.
Вскоре эта игра нам надоела. Но ни я, ни Бенек и никто другой из студентов не поверил бы в этот
