специальное приглашение, которое они должны были предъявлять при входе в обком. Контроль был строгий.
На этих собраниях регулярно присутствовало около восьмидесяти человек. Это были лица, хорошо политически подкованные и занимающие важные посты.
Рефераты были на высоком уровне. Без банальных, общих мест. Затрагивались нередко проблемы международного значения, вроде, например, положения в Южной Америке..
Я охотно ходил на эти собрания. Меня всегда интересовала политика и, кроме того, было известной привилегией быть приглашенным сюда. Помимо всего, я мог бы здесь узнать вещи, которые для простых смертных оставались скрытыми.
До сих пор, если не считать короткого обучения на курсах весною 1941 года, я принадлежал к той подавляющей массе населения, которая знала о событиях лишь то, что печаталось в «Правде».
Теперь я стал знать немножко больше. Позже мне стало ясно, что этот источник информации был только первой ступенькой и что существовали еще несколько ступенек. Но чем важнее были информации, тем уже был круг посвященных.
Когда я теперь исподволь передумываю многие вещи, виденные и пережитые мною в Советском Союзе, то мне думается, что вот такая ступенчатая градация между незнающими, информированными и знающими очень много, была одной из важнейших особенностей сталинской системы.
Путем такого деления на ступени информирования создавалось чувство какой?то кастовости, неразрывно связанное с иерархическим построением советского общества, рождалось чувство спаянности в определенных кругах партийных руководителей на том или ином уровне. Без сомнения, такая сплоченность отдельных ступеней была важна для режима. Не следует забывать, что в Советском Союзе вся печать и радио имеет единое руководство сверху, и потому огромная масса населения лишена полноты и объективности информации и узнает лишь то, что соответствует видам и желаниям власти…
Но тогда я еще не думал об этих вещах. Я слушал жадно доцентов, и по временам у меня появлялся вопрос, откуда знают они то, что они нам преподносят: ведь ни в газетах ни в журналах об этом ничего не говорится. На этот вопрос я смог получить ответ лишь спустя год …
С осени 1941 и до весны 1942 года в Караганде, как и всюду в стране, проводились большие сборы одежды и обуви для красноармейцев, находящихся на фронте. Сборы эти были тяжелым делом для населения Караганды, где зима была так сурова. В середине декабря температура упала до минус 40, в конце декабря — до минус 50, в январе — до минус 55, а в течение нескольких дней термометр показывал минус 58°.
Казахстан оставался в значительной мере пощаженным войной и даже в 1942 году производил впечатление живущего в мирных условиях. Вследствие отдаленности Казахстана от фронта здесь не было, в течение всей войны, даже затемнения: в «новом городе» по ночам ярко горел свет, как в мирное время.
Но зато влияние войны сказалось здесь в другом отношении: в питании.
С питанием приходилось так тяжело, как еще никогда в моей жизни. С декабря 1941 года в лавках по карточкам можно было получить только хлеб. Хотя на продуктовых карточках и были талоны на сахар, масло, мясо и другие продукты, но их сюда не доставляли. Мы, студенты, получали ежедневно 400 граммов хлеба и два раза в день суп, разумеется, без мяса, но с крошечным добавлением подсолнечного масла, отвратительного по вкусу.
Руководители партийного, советского и хозяйственного аппарата в это тяжелое время не чувствовали никакого недостатка в продуктах. Они жили, как в мирное время, так как получали все необходимое в «закрытых магазинах».
Кроме этих закрытых «торговых точек» для особо привилегированных, существовали магазины для инженеров, офицерских жен и других групп среднего «повышенного снабжения», которых нельзя было поставить на уровень снабжения масс, но и нельзя было приравнять к снабжению руководителей в закрытых распределителях.
Прочее население было вынуждено само снабжать себя. Некоторым удавалось это — с помощью знакомых и друзей в деревне, где всё же что?то еще было. Некоторые эвакуированные, прибывшие большими семьями, имели возможность послать кого?нибудь из членов своей семьи в отъезд, чтобы там «организовать» какие?либо продукты. Были и одинокие эвакуированные, прибывшие с солидным запасом денег в Караганду. Они были в состоянии платить по тем невероятным ценам на черном рынке, которые здесь установились Мне, лично, приходилось особенно тяжело. Я прибыл сюда, как новый поселенец, не имевший никаких связей, и вынужден был жить исключительно на карточный рацион. Правда, кое?кто из дружелюбно ко мне относившихся к имевших «связи» совал мне кое?что в руки. Но это не могло существенно изменить мое положение. Эту большую готовность оказать помощь, которую мне пришлось испытать на личном опыте жизни в России, я высоко ценю и всегда об этом с благодарностью вспоминаю. Тем не менее, я часто мысленно возвращаюсь к ужасам того голодного времени, которое невозможно забыть.
Однажды утром, после конца лекций, я шел по улицам «нового города». Я был голоден и подавлен. Вдруг я издали увидел негра.
Негр? Это мог быть только Вейланд Ротт. Дело в том, что Вейланд Ротт был единственным негром в Советском Союзе. Насколько я знаю, он в тридцатых годах, эмигрировал из Америки в Советский Союз, воодушевленный теми надеждами и тем идеализмом, которые многих воодушевляли в то время по отношению к Советскому Союзу. Он прекрасно пел и танцевал современные танцы — он снимался в известном советском фильме «Цирк» и в некоторых других фильмах. Иногда он писал статьи или выступал с речами — вероятно, тексты этих речей он составлял не сам, а получал их готовыми. Он говорил о преследовании негров в Америке и о счастливой жизни в Советском Союзе. Я познакомился с ним в Москве и чувствовал к нему симпатию.
— Подумай, какая радость, — сказал он мне на своем типичном, ломаном русском языке. — Негр и немец встречаются, и где? В Караганде!
— Что ты делаешь в Караганде? — спросил я его с удивлением. Я не мог себе представить, что и негра принудительно переселили в Караганду.
— Я здесь в турне с несколькими артистами, мы дадим Караганде концерт. Сейчас я тебя с ними познакомлю. Мы все живем в отеле и ты сможешь пообедать с нами.
— Я охотно пойду с тобой, но обедать в отеле я не могу. С начала января ресторан открыт только для проживающих в отеле, и кроме них в ресторан никого не пускают.
Он рассмеялся.
— Ничего, мы все устроим.
У входа в ресторан стояли, невзирая на контроль документов, длинные очереди. Иногда, хотя и очень редко, посторонних посетителей пускали в ресторан после того, как обеды проживающим в отеле уже были выданы. Надежды попасть в ресторан было мало, но, тем не менее, многие люди ждали у входа, иногда по несколько часов.
Когда негр, его коллеги и я подошли к отелю, перед ним поспешностью распахнули дверь. Вслед за негром бросились некоторые из ожидавших, в надежде проскочить внутрь вместе с толпой. Но швейцар строго крикнул:
— Только те, кто вместе с негром.
Он захлопнул дверь передо мной. Через окно в двери я видел, как мой черный друг усиленно размахивает руками, своем своеобразном русском языке он кричал: «Молодой товарищ принадлежит к моей группе». Тут смягчился даже строгий швейцар. Дверь снова открылась.
— Друга негра просят пройти в столовую.
Все посмотрели на меня с уважением. Швейцар повел мня в столовую. С изумлением я почувствовал всю влиятельность моего друга.
— Это все же должно быть очень приятно кататься по Советскому Союзу, будучи единственным негром.
— Да, люди ко мне необычно дружественны. Часто мне не приходится стоять в очереди, так как меня
