— Месье Александр? — спросил меня офицер, сидящий на заднем сидении. Вопреки моим настояниям, он все же облачился в армейскую штурмовую униформу, напялил тяжелый бронежилет и держал в руках тяжелую штурмовую винтовку SIG с барабанным магазином и громоздким термооптическим прицелом — оружие поддержки. Если придется действовать на улице — а чует мое сердце придется — то такой вот терминатор будет выделяться из толпы не меньше, чем я на токийской Гинзе.
Хотя я там никогда не был — но представляю сие зрелище.
— Я же просил быть в штатском… — поморщился я.
— Немного переиграли — холодно ответил офицер, в этой стране мне, русскому на конкурсе популярности ничего не светило бы — вы работаете. Патрис прикроет вас, он в десятке лучших стрелков Легиона. Я вступлю в игру, если все пойдет в предел хреново. Генерал Бельфор одобрил изменения в плане.
Значит, спорить бесполезно. Собственно говоря, и операция то состоялась благодаря протекции генерала Бельфора — его я знал лично по делам Мексики, он часто туда наведывался, поддерживал контакт с американцами, затем даже возглавлял международную миссию поддержания мира. Он был известен как Молот Ислама — и не просто так. Долгие год мы выслеживали дичь, на которую сейчас идет охота — и этот урод нужен мне, как никто другой. Лично мне, не ГРУ, не разведке ВМФ — прежде всего лично мне, потому что это — моя игра, игра, которую я не закончил и сейчас должен был закончить. По той же самой причине я не счел возможным передоверить исполнение активной фазы операции кому-либо еще, лично прилетел в Алжир и лично сижу сейчас в Ситроене спецслужб алжирской Франции, вместе с тремя не слишком то дружелюбными офицерами Иностранного Легиона, исполнителями силовой акции. Это — моя игра, и играть ее мне.
До конца.
То ли желая построить хотя бы маленький мостик, то ли желая скрыть свой мандраж — пятьдесят процентов, что это ловушка — я протянул руку вперед, положил ее на плечо Патриса.
— Надеюсь, ты хорошо стреляешь, парень. Мне не хотелось бы умирать сегодня.
— Не беспокойтесь, мсье. Не промахнусь.
Собственно говоря, ничего другого ждать здесь и не приходилось. С тех пор, как не стало Франции — вместо нее теперь была Нормандия, протекторат Священной Римской Империи Германской Нации — начался один из самых массовых исходов из страны, которые только имели место быть в двадцатом веке. Потом попытались подсчитать… получалось, что Францию покинули не менее пятнадцати миллионов человек — аристократы, инженеры, солдаты разгромленной армии. Строго говоря — я не знаю, для чего наши казаки участвовали во французской кампании — ведь смысла не было, германская армия могла бы опрокинуть французскую и сама. Но факт остается фактом — мы поучаствовали, и это здесь помнили до сих пор. Помнили — и ненавидели нас.
Примерно три миллиона французов приняла Аргентина — там была крупнейшая французская колония в мире, во многом благодаря французам Аргентина стала тем, чем она является — кусочком Европы в Новом свете, правда со своей спецификой. Еще миллиона два разъехались по разным странам, в основном эмигрировали в САСШ. Но не меньше десяти миллионов — приняла алжирская земля, где эти колонисты — принялись строить европейское государство на африканской земле — видит Бог, как им было трудно. Точно так же европейское государство строили с другой стороны африканского континента буры — упорно и методично, как только они и умеют. И — выстроили. И там и там…
Место, в которое мы направлялись, называлось Касба. По-арабски Касба — это крепость, ближе всего к этому понятию русское Кремль, то есть крепость, где горожане могут отсидеться при нападении на город. Касба есть в тысячах арабских городов — но только здесь, в Алжире Касба была городом в городе. Мрачным, жестким и опасным.
Так получилось, что французы в Алжире оказались меж двух огней. С одной стороны — британский Египет (юридически он не был британским, по Берлинскому мирному договору он был исключен из списка владений Британии, но по факту британским и оставался), с другой стороны — огромная Германская западная Африка размером не меньше чем с половину Европы… да, наверное и больше. Алжир получался между ними… более того французы были сами по себе, за ними не стояла огромная империя, они вообще были чем-то вроде недоразумения, в Берлине никак не могли договориться о судьбе некоторых земель вот и оставили их на произвол судьбы, как затравку, как заботливо припасенный мешок с порохом для нового мирового пожара. А получилось… а получилось по сути сильнейшее независимое государство Африки, в котором уже несколько десятилетий не прекращается террористическая война. Началась она с тех пор, как после обретения всеми основными игрокам ядерного оружия британская разведка начала новый виток распространения революционной и террористической заразы по всему миру. Не мытьем — так катаньем, как говорится.
И то, что французы стояли крепко до сих пор — это исключительно их заслуга. В том числе тех нескольких парней из Иностранного легиона, которые едут сейчас со мной в одной машине.
И которые, возможно пристрелят меня. Эти парни — зуб даю, что они из ОАС[30]. То есть — привыкли стрелять в спины, а потом писать оправдательные рапорты. Если у кого-то из них возникнет интересная идея относительно меня…
Остается надеяться только на то, что генерал Бельфор объяснил им, что к чему. У меня нет никакой вражды к Франции, более того — я хочу помочь.
— Внимание! Минута! — провозгласил водитель, до этого он молчал и правил машиной, как гонщик на трассе какого-нибудь урбан файт-рэйсинга[31].
Патрис повернулся ко мне, второй, с штурмовой винтовкой — я знал, что его зовут Дидье, включил плафоны подсветки на заднем сидении.
— Еще раз. Я иду с отставанием от вас метров на пятьдесят. Начало операции по зачистке — парни дадут очередь в воздух, трассерами — но мы там вряд ли их увидим. Семь патронов, ровно семь, не больше и не меньше.
— Понял, мсье — кивнул я, лучше этих парней не злить.
— Я подключусь, если вы не сдаете работу. Если сделаете — я вас прикрою, а Дидье прикроет нас обоих. Тащите этого урода обратно, понимаете? Здесь ни хрена не пройти машинам, если мы не вытащим его сюда, к исходной точке, то там и останемся.
— Ясно.
Касба и в самом деле была настоящей цитаделью — по многим улицам машина вообще не могла пройти, ширина улицы метр — полтора. Как труба — если будет встречный бой, то промахнуться невозможно, все пули в тебя. Если и в Касбе омерзительные улицы-лестницы, это когда вся улица представляет собой лестницу. Алжир — это город на побережье, на прибрежных холмах, и улицы здесь очень крутые.
Ситроен резко тормознул прямо посреди узенькой улицы.
— Пошли!
Ночью — Касба замирает. Здесь живет в основном мусульманское население, после пятого намаза аль-иша все правоверные ложатся спать, потому что Аллах ночью велел спать. Не так давно закончился Рамадан, расчет еще и на это — потому что во время Рамадана мусульмане после захода солнца разговляются, днем есть нельзя. Много, очень много надо знать, чтобы эффективно действовать в таких районах — и даже сейчас, после всего, что мне довелось пережить на Востоке, я не могу я не могу сказать, что знаю достаточно.
Для этого дела я надел ботинки на мягкой резиновой подошве — и все равно было слышно. Проклятье, все равно было слышно! В этой длинной, темной как кишке, отвратительно воняющей улице стены усиливали и отражали звук, и я слышал свои шаги. А если я слышал — значит, слышать могли и все остальные, кто пожелает это услышать. Хотя бы те же нукеры моего давнего знакомого, которого я ищу здесь.
Кошка, тощая и облезлая выскочила на меня одушевленным комком черноты, села поперек улицы и уставилась на меня своими желтыми глазищами. Как ни странно — это для меня был добрый знак, тем
