— Что? Нет, нет… спасибо.
Человек с сумкой почтальона посмотрел на нее подозрительно — и тут она поняла, что заговорила с ним по-английски, а бедняга, наверное, не понимает этот язык. Но он наверняка понял, что она хотела сказать: отрицание почти во всех языках мира выражается словом, начинающимся на 'н'. Ноу в английском, найн в германском, но в итальянском, нет в русском.
— Ваш билет, синьорина.
— Что? Коза? Коза?
— Билет, Билет… — человек с сумкой почтальона показал блестящий массивный предмет, который почему-то вызвал у Крис ассоциацию с орудием пыток — la biglietto.
— О, си — Крис порылась в большой сумке, которую носят журналистки и проститутки и протянула кондуктору билет. Тот щелкнул своим предметом, оставив несколько неровных дырок.
— Скузи — сказала Крис — простите.
— Ниенте аффато. Бон вояджио, синьорина…
Кондуктор направился заниматься другими пассажирами. Крис еще раз взглянула в окно — заселенные территории, автомобильная дорога, небольшие городки. Милан. Она едет в Милан, по делу…
Порывшись в сумке, она вытащила косметичку, посмотрела на себя в зеркало. Что же… если кому-то нравятся ведьмы… тот на нее наверное клюнет.
Поезд шел с большой скоростью…
Милан…
Насчет этой вынужденной поездки она испытывала… смятение, скажем так, это чувство нельзя было описать какими то простыми словами. Она была растеряна, выбита из колеи, зла прежде всего на себя. Она упустила репортаж, который мог принести ей всемирную известность — хотя в душе понимала, что вернее всего попытка получить этот репортаж привела бы ее в неглубокую могилу. Она встретилась с такими людьми, с которыми раньше не встречалась — с русскими дворянами, флотскими офицерами. Она прикоснулась — только прикоснулась — к какому то темному, неоднозначному, страшному — и все же пугающе привлекательному миру. Миру с людьми, вооруженными автоматами, миру, требующему постоянно оставаться в напряжении, миру, где ты сегодня на авианосце — а завтра во враждебной стране один, за сотню километров от любой возможной помощи. Миру, где люди готовы не раздумывая убить за то, во что верят, а при необходимости — и умереть. Миру, где обычные, в общем-то, люди делают чудовищные вещи, оставаясь при этом обычными людьми. Этот мир пугал ее — но в то же время она дорого бы дала за то, чтобы вновь прикоснуться к нему.
И — она сама в этом никогда бы не призналась — из головы у нее никак не шел этот странный русский дворянин — адмирал, который при необходимости может, не задумываясь убить несколько человек — а уже через час вести светскую беседу, очаровывая женщину за столом. Она не знала, что такие люди существуют, и не могла его понять, как не пыталась.
Крис не была дворянкой и не знала, что такое военное дворянство. Единственный дворянин, которого она знала до этого — носил черный шарф, обожал злобные проделки и едва удерживался от того, чтобы не вылететь из Кембриджа, где учился. В ее понимании — дворянство превратилось в некий анахронизм, игру для больших мальчиков, где все называют друг друга как-то по-дурацки и выполняют не менее дурацкие, ничего не значащие ритуалы для того, чтобы подчеркнуть свою мнимую исключительность. В Британии — испокон века отношение к любым чудакам очень толерантное. Но она и представить себе не могла, что существует другое дворянство.
Она прекрасно понимала, что движет этим человеком, потому что то же самое двигало ее рано погибшим отцом. Долг, долг и еще раз долг, эти четыре буквы определяли всю жизнь таких людей, придавали ей цельность и осмысленность. Долг заставлял таких людей совершать поступки, которые в любом другом случае являлись бы преступлениями — но в этом были только исполнением приказа. Вера в праведность того, что делаешь, в необходимость этого для страны — помогала таким людям не сойти с ума и оставаться таким, как есть.
Мать Кристины вышла замуж вторично. Ее отчим, какой-то специалист по инвестициям — быстро показал, каким мужчина быть не должен. Он зарабатывал деньги — но деньги были еще не всем в жизни — и Крис хорошо понимала, почему родители ругаются. Наверное, даже мать этого до конца не понимала — а она понимала.
В своей сумочке потом — она обнаружила десять купюр по тысяче рейхсмарок. Она не брала эти деньги и как там они оказались — она не знала. Помимо всего прочего — этот русский дворянин оказался и виртуозным карманником, правда, он не вытащил деньги из ее сумочки — а положил их туда. Этакий карманник наоборот.
Она не могла об этом думать. Но и не думать — тоже не могла.
Милан…
Поезд подходил к Центральному вокзалу, который в Милане так и назывался 'Централе'. Это был центральный вокзал для всей Италии, он был центром национальных железных дорог. Отсюда тянулись железнодорожные ветки по всему 'сапожку', и именно отсюда, а не из Рима можно было уехать поездом в любую страну Европы. Если ты ехал поездом из Рима — то ты брал билет сначала до Милана, а здесь пересаживался на один из трансъевропейских экспрессов, идущих в Берлин, Женеву, Париж, Варшаву, Санкт-Петербург, Москву[78]. Сейчас — они были у самого вокзала, поезд замедлял ход. Рельсы двоились, троились, разбегались в разные стороны, сверхсовременный обтекаемый вагон жестко подрагивал на стыках…
Сентрале показался Крис просто огромным — он был больше, чем вокзал Ватерлоо, самый загруженный вокзал Лондона. Выстроенный по образцу и подобию Центрального вокзала в Нью-Йорке, Централе имел двадцать четыре платформы, в основном расположенные под землей — плюс еще те, с которых ходили pendolini, электрички. Купол, накрывавший железнодорожные пути был просто чудовищного размера: триста сорок один метр в длину, тридцать шесть метров в высоту. Правда, итальянская суматошность заявляла о себе и здесь — в виде постоянных криков через несколько платформ, ругающихся носильщиков с тележками, водителей такси, которые начинали приставать к тебе прямо на выходе из вагона и табло, на котором как минимум половина поездов числилась in ritardo, опаздывающей. В Италии никогда ничего не делалось вовремя, а часто — и не делалось вовсе, пока не припрет — поезда ходили вовремя только при немцах. Однако, жить здесь умели.
Крис, едва вышедшую из поезда осадили таксисты, bella signorina и ragazza неслось со всех сторон. Она выбрала на ее взгляд самого благонамеренного на вид и ошиблась — этот жгучий брюнет оказался не итальянцем, а цыганом, сбрившим усы. На юге цыганам не давала жить Коза Ностра — а вот здесь их было более чем достаточно. Они пошли к выходу, сопровождаемые завистливым и разочарованным свистом других таксистов. Цыган — таксист вытащил ее из толпы и уверенно повел за собой.
Они вышли на площадь Герцога Аосты, Duca d'Aosta, там было отведено специальное место для такси, но парковались там все, кто имел какие-то основания не опасаться полиции или парковочных контролеров. Цыган подвел ее к своему маленькому, но юркому и с довольно мощным мотором Чиквиченто. Правого переднего сидения не было совсем, вместо него было место для багажа, задние сидения были максимально сдвинуты назад. В сущности, такой тип такси был популярен в Латинской Америке, только там их делали на базе Фольксвагена Жука. В Европе такие такси не прижились, но только потому, что большинство европейцев были снобами и предпочитали постоять в пробках, недели ехать на такой маленькой, дамской машине. На самом деле — для Милана, как и все крупные города страдающего от пробок, такое такси было едва ли не идеальным: четыре метра длина и форсированный, девяностосильный двигатель.
— Куда едем, синьорина? — осведомился таксист, включая счетчик.
— Я… не знаю. Где у вас производят… recordo, я правильно произношу?
— Записи, синьорина?
— Ну, да. Записи… кто где родился, женился, умер… понимаете?
— А, да. Servizio Anagrafe, синьорина, вам нужно именно туда.
— Что это такое?
