ТОРГОВЦЕВ», хотя трудно сказать, что это — похвала или оскорбление.
Плакаты появлялись повсюду: на стенах, в витринах… Отряд опытных расклейщиков мог оклеить плакатами весь Хейвен за два часа. Если, конечно, хватит клея. И если никто не будет мешать. К несчастью, большая часть расклейщиков половину своего времени тратила на то, чтобы срывать плакаты враждебных партий. Когда две такие группы встречались, политические разногласия выражались во взаимных оскорблениях и открытых стычках — к удовольствию тех, кто оказался поблизости. В Хейвене любили простую, открытую, а главное — жестокую политику.
Хок и Фишер, стоя впереди толпы, с интересом наблюдали за сражением. Соперники не были профессионалами, они больше толкались и пихались, чем дрались. Хок решил, что можно пойти дальше и не мешать забаве. Драчуны не причиняли неприятностей никому, кроме себя, а зрители, заключая пари, были слишком заняты, чтобы лезть в драку. Кроме того, хорошая потасовка помогла бы немного разрядить обстановку. Неожиданно Хок увидел ножи, заблестевшие в руках дерущихся, и с сожалением вздохнул. Ножи — это другое дело.
Он шагнул в гущу схватки, схватил ближайшего расклейщика плакатов, угрожавшего кому—то ножом, и ударил его физиономией о стену. Расклейщик потерял сознание и повалился. Его противник ринулся на Хока с ножом, но Фишер сбила его с ног одним ударом кулака. Друзья тех, с кем так жестоко обошлись, двинулись было вперед, по застыли на месте, увидев зловещую ухмылку Хока и сверкающий топор в его руке. Кое—кто повернулся, чтобы бежать, но Фишер с мечом перекрыла им дорогу к отступлению. Немногие из тех, кто продолжал драку, остановились, поняв, что произошло Зрители загудели и засвистели, осуждая Стражей, но Хок бросил на них всею один взгляд, и они замолчали., Затем он обратился к расклейщикам плакатов.
— Вы знаете правила, — сказал Хок ровным голосом. — Никаких ножей. Теперь пусть все вывернут карманы. И шевелитесь, если не хотите, чтобы мы с Фишер помогли нам.
На тротуаре выросла внушительная гора ножей, кастетов и дубинок, а также амулетов и ладанок. Хок с отвращением посмотрел на драчунов.
— Будете играть не по правилам — забудете об играх вообще. Ясно? Теперь убирайтесь отсюда, пока я всех не арестовал за бродяжничество. Одни идут на север, другие — на юг. Если сегодня вы еще раз попадетесь мне, я отошлю вас к родным изрубленными на кусочки. Ну, живо!
Расклейщики исчезли, прихватив раненых. О том, что здесь происходило, свидетельствовало лишь несколько разорванных плакатов на мостовой. Хок столкнул гору оружия в канаву с водосливом. Затем он и Фишер повернулись лицом к толпе и заставили ее рассеяться. Только после этого Стражи спрятали оружие и продолжили обход.
— У тебя хороший удар, Изабель.
— Потому что мои намерения чисты.
— И потому, что ты носишь кастет под перчаткой. Фишер пожала плечами.
— Мне кажется, в целом мы вели себя очень дипломатично.
Хок удивленно поднял брови.
— Дипломатично?
— Конечно. Мы же никого не убили.
Хок иронично улыбнулся. Фишер фыркнула.
— Послушай, Хок, если бы мы вовремя не вмешались, драка наверняка перешла бы в настоящий бунт. И скольких человек нам пришлось бы убить, чтобы подавить его? — Фишер покачала головой. — Мы уже пережили пять бунтов с тех пор, как была объявлена дата выборов, то есть за последние два дня. Этот город сошел с ума.
— С чего ты взяла? — удивился Хок. Фишер засмеялась. Хок тоже улыбнулся, хотя ничего смешного тут не было. — Не думаю, что потасовка могла бы перерасти в бунт. У расклейщиков плакатов нет времени на такие вещи. Нам не стоило столь круто обходиться с ними.
— Нет, стоило. — Фишер строго взглянула на Хока. — Мы же в Хейвене, разве ты забыл? Хейвен — самый жестокий и нецивилизованный город в Нижних Королевствах. Единственный способ поддерживать здесь порядок — жестокость.
— Мне кажется, я в это больше не верю. Они некоторое время шагали молча.
— Вспомни случай с Блекстоуном, — наконец произнесла Фишер.
— Да. Эта колдунья Визаж была бы жива, если бы они с Доримантом доверились нам. Но они не сделали этого, а держали рты на замке, потому что боялись нашей репутации. Боялись того, как мы можем с ними обойтись. Мы слишком долго торчим в этом городе, Изабель. Мне не нравится, что он сделал с нами.
Фишер взяла мужа за руку.
— На самом деле здесь почти так же, как в любом другом месте, милый. Просто в Хейвене все делается в открытую.
Хок вздохнул.
— Может быть, ты права. Впрочем, если бы мы арестовали расклейщиков, я не знаю, куда бы мы их поместили. Тюрьмы переполнены — того и гляди лопнут.
— А до выборов осталось больше двенадцати часов. — Фишер покачала головой. — Почему бы им не начать гражданскую войну и не успокоиться?
Хок улыбнулся.
— Примерно сорок лет назад так и случилось. Победили реформаторы, и в результате во всех Нижних Королевствах было введено всеобщее избирательное право. В те времена подготовка к выборам служила предохранительным клапаном. Людям позволялось немножко посходить с ума. Они выпускали лишний пар, а город избавлялся от напряжения, которое могло привести к гражданской войне. После окончания голосования победившие объявляли всеобщую амнистию, все возвращались к делам, и спокойствие восстанавливалось.
— Здесь все жители — сумасшедшие, — заявила Фишер. — Все до единого. Хок усмехнулся.
— Таков Хейвен.
Они шли молча, останавливаясь лишь для того, чтобы пугнуть карманника или сделать внушение расходившемуся пьянице. Вокруг толпились люди, распевая песни и смеясь и вообще стараясь извлечь максимум удовольствия из праздника. Воздух был полон запахов пищи, вина и горящих шутих.
Прямо перед Стражами по улице маршировал оркестр, размахивая яркими флагами и громко прославляя консерваторов. Хок и Фишер остановились, чтобы пропустить музыкантов. В этот момент к ним подошел коренастый мужчина в кольчуге, с дубинкой в одной руке и с кружкой для сбора подаяний — в другой; бросив быстрый взгляд на лица Стражей, он поспешил ретироваться. Толпа между тем закидывала оркестр гнилыми овощами и конскими яблоками. Хок, глядя, как знаменосцы с застывшими улыбками и оскаленными зубами разбегаются во все стороны, подивился: где это консерваторы откопали таких идиотов и кандидатов в самоубийцы, осмелившихся показаться на Северной окраине. Но флаги у консерваторов были красивыми.
— Я буду очень рада, когда дурацкие выборы закончатся, — заявила Фишер, как только они двинулись дальше. — Мне уже давненько не приходилось так тяжело. Никогда в жизни не видела столько пьяных и уличных забияк. И столько наперсточников!
— Любой глупый человек, который связывается с наперсточником, бывает поделом обманут, — жестко возразил Хок. — Но если сказать честно, все идет не так уж плохо. Народ в таком приподнятом настроении! Драки во время выборов неизбежны. Знаешь, Изабель, а мне начинает нравиться. Все так захватывает! Я много слышал про предыдущие выборы, но до нынешнего дня не верил. Мы наблюдаем демократию в действии. Люди сами решают свое будущее.
Фишер пренебрежительно фыркнула.
— Все кончится очень печально. После выборов у власти останутся те же самые люди, и все пойдет так же, как и раньше. В этой жизни ничего не изменится, Хок. Пора бы тебе знать.
— Сейчас все по—другому, — упрямо заявил Хок. — Партия Реформ никогда не была сильна. Теперь у нее появится реальный шанс покончить со всевластием хейвенского Совета, если реформаторы смогут получить достаточное количество мест.
Фишер взглянула на мужа.
