и контактов, чтобы сказать на языке сигналов всего лишь: открыть — закрыть! И сколько ошибок, просчетов, приблизительных, половинчатых, а то и вовсе не верных решений! Полная власть случайностей и догадок, — и это в области, которая претендует на звание точной науки. И нет ни у кого из них никакого руководящего инструмента. «Техника управления без тени управления», — как сказал бы, вероятно, Володя-теоретик один из своих парадоксов, если бы об этом задумался. Но он не задумывается, как не задумываются и другие.
А вот он, Мартьянов, думает. Все больше, все мучительней. Но что ж из того? К чему его напрасные раздумья?
И вы хотите, чтобы у него было хорошее настроение!
6
Хорошо!
Хорошо, когда можно все выбросить из головы. Когда бежишь по ровной, плотно утрамбованной и, как рельс, уходящей вдаль лыжне, испытывая это ни с чем не сравнимое скольжение, когда вокруг белая чистая снеговая пелена, белые лапы на деревьях и вдыхаешь чуть колкий морозный веселящий воздух. Хорошо!
Можно ли еще о чем-нибудь думать в такой день! Что там в лаборатории, удается или не удается… Потом, потом! Не сегодня обо всем этом. И не только потому, что сегодня воскресенье, выходной день, а просто потому, что сейчас, здесь… ну, просто невозможно.
Едва легла зима, как они все вместе, всей лабораторией, вот уж в который раз выбираются по воскресеньям на лыжах. Маленький сплоченный отряд в свитерах, вязаных шапочках и толстых, неуклюжих ботинках. Мартьянов, конечно, считал, что это и укрепляет товарищество, и способствует общему лабораторному духу, но, главное, он делал это потому, что ему это нравилось, потому, что, кроме своих из лаборатории, не было у него, кто составил бы ему более подходящую компанию.
Когда скользишь так по гладкой равнине, которую занесло, сровняло и как бы округлило снегом, кажется, что идешь, шагаешь по земному шару. Хорошо! И что там вспоминать при этом, что работа над системой управления задвижками подходит к концу, именно так, как он намечал, — не только для подземгаза. Надо лишь еще немного успокоить дирекцию, чтобы выгадать время для заключительного аккорда. Не об этом сейчас думается, а о том, что ремень на левой пятке следовало бы подтянуть потуже.
Впереди всех качает по-фински Верочка Хазанова. Быстрая на лыжне, она почти всегда ведет. За ней, хотя и нажимая вовсю, но на заметной дистанции, следует Мартьянов. Ему как руководителю полагалось бы возглавлять их пробег, но куда же ему за ней — не угнаться! Подождите, вот дойдут они до той горушки, и там положение будет восстановлено. Там и Вадим Карпенко, вымахивающий позади, не даст уступки.
Упрямый он все-таки, Вадим. Упрямый и самолюбивый. Не хочется об этом сейчас, но чего он так взъелся? До сих пор дуется. Придумал Вадим схему для распределенных объектов. Довольно остроумно. Немало в ней релейных изворотов.
Но Мартьянов показал ему, как дважды два, на бумаге, что все это неэкономично. Дорогое устройство, сложно обслуживать… А Вадим на своем: «Зато технически как! Разве плохо?» — тыкал в один узел или в другой. Он столько повозился над этой схемой за стендом, столько вынашивал всяких ходов, что отказаться от всего этого… Его душа проектировщика ныла от обиды. И почему-то виной всему он считал придирчивость Мартьянова. Только лыжный бег, пожалуй, его немного размягчил. Хотя, конечно, Вадим уж постарается перед Мартьяновым на той горушке. Будьте уверены!
Да вот и она, горушка «Максим». У лыжников почему-то везде «Максим» — самая большая и крутая, на которой все и происходит.
Мартьянов спускался стремительно на крутых поворотах. Он упорно изучал разные стили, раскладывая чуть не в таблицу их достоинства и приемы (исследовательская манера!). А теперь, избрав для себя наиболее замысловатый способ под норвежским, почти ученым названием «стюп-христиания», демонстрировал, чем он владеет. Лыжу в упор на ребро, тело слегка винтом — раз! — и поворот вправо. Опять в упор, слегка винтом в другую сторону — раз! — поворот влево. Вправо, влево… Снежные всплески, как фонтанчики. Вправо, влево… Почти под носом у встречных. Может быть, это и не совсем настоящая, строгая стюп-христиания, но это, безусловно, была очень резкая, самоуверенная и даже эффектная езда, заставляющая вскрикивать молоденьких лыжниц… Что и требуется.
Ну где ж тут о чем-нибудь думать. Уж не о том ли, что спуск на двух полозьях с горы и то требует какой-то науки со своими правилами и приемами, а езда по релейным пирамидам?..
Карпенко не изучал стилей. Но ухитрялся как-то по-своему, как деревенские мальчишки, слетать сломя голову с любого склона, выделывая вензеля. У них всегда на горе завязывалось с Мартьяновым негласное соревнование, а сегодня… Ого, сегодня только держись!
Вот зато Николай Зубов съезжал всегда одинаково, прямо вниз, без всяких ухищрений, мчался всей своей массой напрямик — так, что страшно даже подумать, что будет в случае падения. И Володя-теоретик, предпочитавший кататься лишь у самого подножия, кричал истошно:
— Коля! Пожалей сейсмические станции!
Когда съехал вниз, смотришь: опять наверх? Ох, куда взбираться! Опять горой новая задача, как и эта, его задача с дешифраторами. Вот уж он где действительно ползет и карабкается по релейным пирамидам.
Дешифраторы… Они сейчас на первом месте в телемеханике, задают тон. Все более сложным и разнообразным становится телемеханический разговор по проводам с десятками и десятками объектов. Приказы и ответы, сообщения и контрольные запросы — кому делать и что делать, кто сделал и что сделал. Строгий язык сигналов, на котором надо уметь говорить нужное и который надо уметь расшифровывать. Чтобы все это не перепуталось при передаче по одним и тем же проводам, каждый сигнал зашифровывается в виде кода, как секретное донесение. Импульсы и паузы, короткие и длинные, положительные и отрицательные… — всё в разных комбинациях, как в оркестре, образует многоголосие кода. И, кто умеет его читать, найдет в нем все нужное: и адрес, и номер объекта, и характер операции, в этих сочетаниях разных импульсов. Ну, как мы из шести знаков телефонного диска набираем коды «адресов» миллионов и миллионов разных абонентов, а на телефонной станции их автоматически разгадывают.
Разгадку кодов ведут дешифраторы — эти шерлок-холмсы века автоматики в полированных ящиках, набитых релейной начинкой. Тут-то и ползает Мартьянов по цепочкам и пирамидам реле в надежде найти новое решение. Как бы два этажа релейных пирамид встроено в ящики дешифраторов. В первом этаже производится отсчет по порядку поступающих сигналов. А во втором — улавливание характерных признаков кода и их запоминание. Итак, счет и память: два этажа расшифровки сигналов. И когда в одной группе кончается отсчет — первый этаж, в другой группе начинается процесс запоминания — второй этаж.
Две группы реле, две релейные пирамиды почти с одним и тем же количеством элементов, как бы повторяющие одна другую. Сделав свое дело, реле первого этажа отдыхают, передав дальнейшие заботы своим двойникам туда, на этаж памяти. А те, верхние, сделав свое дело, также отдыхают, ожидая, пока нижние не произведут очередной отсчет.
«А зачем им отдыхать?» — спрашивает Мартьянов. Реле — труженики неутомимые, чем и отличаются от нас, грешных. До пяти миллионов переключений выдерживают реле без починки. Зачем же тогда эти два этажа в дешифраторах? Пусть будет один этаж, и пусть одни и те же реле работают без отдыха — и считают и запоминают. Закончил одно, приступай к другому. Тогда «ум» дешифратора станет более гибким, емким и гораздо более простым. Простым! Об упрощении Мартьянов никогда не забывал. Разве не подсказывал ему весь опыт, что в простоте-то и есть истинное величие техники. И он взбирался к этому простому с такой же настойчивой последовательностью, как и сейчас «лесенкой» на лыжах взбирается по крутому склону.
Но реле не отвечали тому, что он так складно представлял себе в уме. Надо было заставить их, чтобы они, освободившись от одной операции, сами брались бы тут же за другую. А заставить — значит придумать
