Этимологически противоречивые слова и словосочетания мы употребляем в нашей речи на каждом шагу. Если критерием словоупотребления сделать этимологию слова, то нам придётся весьма существенно «перекроить» наш язык.
Слово атом, как мы видели, этимологически означает ‘неделимый’. Близким его «родственником» является слово анатом ‘специалист по анатомии’, — сравните греческое слово tome [томe:] ‘рассечение’ и ‘разделение’, а- том ‘неделимый’, ана-том— ‘рассекающий, разрезающий (трупы)’. Исходное значение слова анатом оказалось утраченным, его в русском языке в этом значении заменило слово латинского происхождения: резектор. Таким образом, у слов атом и aнатом налицо явное расхождение между их этимологией и словоупотреблением.
Всем нам хорошо известно, что громоотвод отводит молнию, а не гром. Тем не менее, мы великолепно пользуемся этим словом, нисколько не смущаясь его этимологической несуразностью. Летучая мышь отнюдь не является мышью, а рыба- кит русских народных сказок — совсем не рыба[113]. В русских диалектах можно встретить такие этимологически прозрачные слова, как тринога ‘большая лохань без ножек’ (!) и триножичка ‘сарайчик на четырёх (!!) столбах’. Цветное белье, свободная вакансия (от латинского vaсаrе [вакa:ре] ‘быть свободным, незанятым’), древний Новгород, монументальный памятник (сравните латинск. monumentum [монумeнтум] ‘памятник’) и многие другие сочетания содержат в себе очевидные этимологические «повторы» или «противоречия», которые, однако, нисколько не мешают употреблению этих сочетаний.
Примеры такого рода из разных языков и диалектов можно продолжать без конца. Они свидетельствуют о том, что не этимология является главным судьей при решении вопросов, связанных со словоупотреблением.
Где же в таком случае искать главный критерий, который позволил бы в каждом отдельном случае установить какую-то норму в употреблении слова?
Здравые суждения на этот счёт (хотя и в несколько ином контексте) высказал ещё две тысячи лет тому назад знаменитый римский поэт Гораций. В своём стихотворном трактате «О поэтическом искусстве» он писал, что норму употребления или неупотребления тех или иных слов устанавливает usus [y:сус] ‘обычай, обыкновение, узус’ (последний термин употребляется в этом значении в языкознании). Именно узус, согласно Горацию, — высший судия в вопросе о нормах словоупотребления.
История многих слов подтверждает справедливость этой точки зрения. Так, например, слово довлеть, имевшее вначале значение ‘быть довольным’, этимологически связанное с наречием довольно (до + воля), под влиянием близкого по звучанию существительного давление и глагола давить, приобрело новое значение: ‘тяготеть (над кем-либо, чем-либо)’. Авторы разных словарей и некоторые писатели на все лады твердили, что такое словоупотребление ошибочно, что приписывать глаголу довлеть его новое значение нельзя, что это неграмотно с этимологической точки зрения и т. д. Так, в «Толковом словаре русского языка» под редакцией проф. Д. Н. Ушакова в статье довлеть говорится следующее: «С недавних пор стало встречаться неправ(ильное) употр(ебление) этого слова в смысле ‘тяготеть над кем-н(ибудь)’». (Том I, столб. 733.) Прошли годы. Несмотря на запрет словарей, многие наши писатели (Н. Тихонов, К. Федин и др.) продолжали употреблять глагол довлеть в его новом значении. И вот спустя 22 года в I томе четырёхтомного «Словаря русского языка» (М., 1957, стр. 559) этимологически правильное значение глагола довлеть даётся с пометой «устаревшее», а новое «неправильное» его значение приводится без всяких критических замечании.
Другой пример такого же рода — слово абитуриент. Этимологически верное его значение — ‘выпускник; учащийся, сдающий выпускные экзамены’ (от латинского abiturus [абитy:рус] ‘намеревающийся уходить’). В последние годы широко распространилось этимологически ошибочное употребление этого слова в значении ‘поступающий в вуз’, ‘сдающий вступительные экзамены’. В многочисленных статьях и заметках об этом писали противники нового словоупотребления. Но и здесь в конце концов победил не учёный догматизм, а узус. Нельзя не согласиться в связи с этим с предложением Л. И. Скворцова «прекратить бесплодные споры по поводу нового употребления слова абитуриент» («Русская речь», 1971, № 4, стр. 82).
Изучение вопросов, связанных с деэтимологизацией, имеет важное значение не только для определения норм словоупотребления, но и в процессе создания новых слов и терминов — в процессе словотворчества. В наш век освоения космоса перед языковедами стоит серьёзная задача: выявить закономерности, которые определяют создание новой (в частности, космической) терминологии. А вопросов здесь возникает множество, и подчас совсем неожиданных. Возьмём такой пример.
Писатель А. М. Волков, автор книги «Земля и небо», получил от одного из своих юных читателей письмо с вопросом: «Есть ли на Луне земля?» Ответ писателя на этот вопрос чрезвычайно интересен, поэтому приведём его полностью:
«Теперь открывается наружная дверь, и мы выходим из корабля, спускаемся по выдвижной лесенке, ступаем на лунную почву… Как её назвать? На нашей родной планете мы ходим по земле, берем в руки горсточку земли, бросаем друг в друга землей… А здесь? Смешно говорить: я взял горсточку луны, я запустил в товарища луной. Придётся уж выражаться по старой привычке: я иду по земле, я упал на землю. Но будем помнить, что земля эта — лунная!»
К этому ответу нужно только добавить, что нелепость выражений типа я взял горсточку луны объясняется довольно элементарной (хотя и очень распространённой) логической ошибкой. Всё дело в том, что в русском языке следует различать разные значения слова земля, в частности, земля ‘почва, грунт’, земля ‘суша’ и планета Земля. Во многих языках эти значения передаются разными словами. Например, значения ‘почва, грунт’ и ‘суша’ по-немецки передаются словами Grund [грунд] u Land [ланд], по-английски— ground [грaунд] и land [лэнд], а ‘планета Земля’ в немецком языке будет Erde [э?рде], в английском — Earth [э: с]. Следовательно, в этих языках не может возникнуть проблемы, с которой мы столкнулись в ответе А. М. Волкова. В немецком и английском языках возможен лишь вполне законный вопрос о том, есть ли на Луне почва, грунт, ибо, естественно, никто не будет спрашивать, есть ли на Луне… планета Земля.
Читатель А. М. Волкова, видимо, рассуждал примерно так: если на планете Земля поверхностный её слой называется землей, то на планете Луна он должен называться луной. Здесь сказывается магическое действие языка, который в данном случае два разных понятия обозначает одним и тем же словом. Носителю такого языка иногда бывает столь же трудно разобраться в разных значениях одного и того же слова, как, например, дальтонику отличить красный цвет
