сильна, особенно когда речь идет о делах плоти.
— Наверное, но это не важно. Я должен осуществить наш брак, иначе он так и не будет настоящим браком.
— Хорошая мысль.
Он смотрел на нее так строго, словно не был уверен в чем-то и ничего не мог с собой поделать. Мегги, неловко собрав в кулачок рубашку на груди Томаса, притянула его к себе, одновременно целуя во все места, куда могла дотянуться.
— Я возьму твою невинность, — прошептал он ей в губы, — нанесу рану там, где до меня никто не был раньше, и когда прольется кровь, наш брак станет истинным. Ни секундой раньше. И тогда назад уже не повернуть. Ты станешь моей.
Мегги мгновенно забыла о поцелуях и нахмурилась.
— Не знаю, почему ты так беспокоишься, Томас. Я не хочу поворачивать назад. Погоди, что там насчет крови? Что это означает? Мне совсем не нравятся никакие раны.
— О Боже, Мегги, ну почему ты не расспросила свою мачеху подробнее? Неужели совсем ничего не знаешь?
— Знаю все о языках, хотя все еще немного трудновато освоиться с этим.
Освоиться?
Томас попытался улыбнуться, но не смог, и вместо этого спросил:
— Но ты знаешь, что мы собираемся сделать?
— Не совсем. То есть не во всех деталях.
— Ну, хотя бы в самых общих чертах?
— По-моему, ты должен раздеться. Как-то в детстве я купалась вместе со своими чертовыми кузенами, и они сбросили одежду, Тогда я и заметила, что они кое в чем от меня отличаются, но не знаю, что именно требуется, чтобы зачать ребенка.
— И это все? Все, что ты можешь сказать? А вот я в свое время догадался спросить.
— Ты, наверное, шутишь, Томас? Или смеешься надо мной?
Он надолго задумался, прежде чем ответить скорее себе, чем ей:
— Нет, я не стал бы шутить насчет подобных вещей. А сейчас нужно сделать то, что должно.
Мегги показалось, что он сердится на нее, и она вдруг запаниковала. Томас ничего больше не сказал, даже не поцеловал ее. Только подхватил на руки и шагнул к широкой кровати.
— Я буду твоей горничной, — пообещал он, усаживая Мегги на край, но тут же сообразил, что костюм застегивается сзади, и снова поднял ее на ноги. Как она бледна, его жизнерадостная Мегги, как сжимается от страха, вероятно, потому, что они стоят рядом с кроватью и его руки лежат у нее на плечах.
Томас поцеловал ее, крепко и быстро, не пытаясь раздвинуть ее губы языком, поскольку опасался, что она в своем нервозном состоянии его укусит, а потом повернул ее спиной к себе и принялся расстегивать длинный ряд пуговок.
Мегги боязливо оглянулась.
— Томас, мне можно выпить немного воды?
— Нет, Мегги. Тише. Ни о чем не волнуйся. Предоставь волноваться мне. Все будет в порядке. Доверься своему мужу.
— Ты очень ловко управляешься с этими пуговицами.
Томас все-таки улыбнулся.
— Да. Некоторые мужчины даже считают это призванием, а другим приходится долго и старательно упражняться, чтобы достичь таких успехов. А теперь помолчи.
— Томас, а это приятно? Несмотря на кровь?
При звуках этого дрожащего тонкого голоска Томас застыл, так и не расстегнув три последние пуговки, и уставился на ее спину, прикрытую мягкой батистовой сорочкой с кружевными бретельками: все такое женственное, непохожее на его одежду, чуждое ему. Как чужда она, это нежное создание, отныне ему принадлежащее. Никому другому. Только ему. У Мегги нежное сердце, он знал это. Но не хотел, чтобы это имело для него какое-то значение, Нужно быть твердым и не показывать ей свою слабость. Нельзя. Мужчина должен иметь гордость.
— Я постараюсь, чтобы это было приятно, — пообещал он.
— Хорошо, значит, я не стану особенно беспокоиться.
Он медленно повернул ее лицом к себе и стащил лиф с плеч, так что ее руки оказались в плену, и стал легонько гладить ее подбородок, горло, ключицы. Так чертовски мягка и нежна…
— Мегги!
— Это не совсем то, чего я ожидала.
— Чего же ты ожидала?
Мегги пожала плечами, но он видел, что она смущена.
— Ну же, признавайся?
— От уютного ужина у огня, хотя и без того достаточно тепло, и от чрезмерной жары может стать плохо. Зато мы вместо этого могли поставить столик у окна, тихо беседовать, наблюдать игру лунного света на воде и рассуждать о чувствах, которые рождает это зрелище в наших душах.
— На мой вкус, это несколько сентиментально.
— Вероятно. Хорошо, тогда откроем шампанское. В дороге ты отказался его пить. Боялся, что у меня закружится голова? Или что я действительно заставлю тебя пригубить его из моего рта?
Томас молча улыбался. Так молода… слишком молода. И не заслуживает того, что ей предстоит.
Он наклонился и прижался к ее лбу своим.
— Надень ночную рубашку, а я пойду вниз и закажу ужин у миссис Миггс. По-моему, она очень довольна, что я выбрал ее гостиницу для нашей первой ночи.
— Наверное, хотя сам мистер Миггс что-то проворчал мне весьма неприветливо и все время смотрел в пол.
— Обычно с посетителями имеет дело миссис Миггс. Итак, тебе нужна горничная, чтобы помочь приготовиться ко сну?
— Нет. Я смогу дотянуться до остальных пуговиц.
Он пошел к двери.
— Спасибо, Томас.
Томас остановился, и ей ужасно захотелось узнать, о чем он думает. Но Мегги боялась спросить.
Полчаса спустя они сидели друг против друга за столиком у окна. Мегги переоделась в миленький шелковый пеньюар персикового цвета, привезенный тетей Синджен из Эдинбурга. Томас, однако, по- прежнему оставался в сюртуке, брюках и начищенных до блеска ботинках. Галстук был повязан так же тщательно, как сегодняшним утром в церкви.
Ах, столько перемен за один день! Завтра она проснется уже не прежней Мегги… Прошло всего несколько часов, а жизнь бесповоротно изменилась. Интересно, испытывает ли Томас то же самое? Наверняка! Не настолько уж мужчины отличаются от женщин!
— Странно, — заметила она, беря кусочек хлеба. — Ужасно странно сидеть в пеньюаре напротив мужчины, не являющегося моим отцом или братом или хотя бы чертовым кузеном.
— Брось, Мегги! Не могу представить, чтобы ты носила столь соблазнительную штучку в доме викария!
— Положим, это правда, Томас, но все же ты до сих пор одет, а я раздета.
Томас усмехнулся и поднял бокал.
— За нашу брачную ночь.
Мегги долго медлила, прежде чем легонько коснуться его бокала своим.
Он дал ей чересчур много времени на волнения и раздумья.
— Как по-твоему, что будет после ужина?
— Поскольку, как тебе известно, кроме поцелуев, я ни о чем не знаю, у меня в голове все путается. Честное слово, путается, и я совсем ничего не соображаю. И все, что мне известно сейчас, — я счастлива, и ты улыбаешься. Думаешь, этого достаточно, чтобы продолжать?
— О, кроме улыбок, есть еще много всего.
