все равно пошли искать на поле боя что-нибудь, с чем можно поиграть. А когда увидели эти танки, раздавленные, как и деревья вокруг, то испугались и убежали, бросив все. — Он закрыл лицо руками. — В тот день я точно заглянул в ад.
— Вы верующий, господин Маак?
Тот задумался, прежде чем ответить:
— Теперь и не знаю, после того что случилось с моей семьей.
— А что случилось?
— Все умерли, взрослые и дети, старые и молодые, и никто из них не умер своей смертью, в постели. Это было какое-то истребление — вот что случилось. Я хочу сказать, что все либо погибали в пожаре, или кончали с собой. Сначала женщины — словно мор какой-то унес их в короткий срок. Потом все остальные. Последним был мой младший брат — он упал в сено и задохнулся. Тогда я и бросил эту прoклятую сыроварню. Прoклятую, как и вся та земля.
— Прoклятая, но почему?
— У моего деда было тому объяснение. Он единственный из нас, кто умел читать и писать. И он говорил, что в конце тысяча шестисотого года в Плэн-де-Пастер была церковь… Ее разрушили во время войны, которую вели французский Король-Солнце и король Англии. Понятно, откуда проклятие?
Как прикажешь относиться к этому рассказу?
Под конец Огюст Маак заплакал. Успокоить его прибежала кузина, которая, провожая меня, негромко пояснила, повертев пальцем у виска, что нечего удивляться его россказням, ведь у старика давно уже не в порядке с головой. Я бы охотно написал тебе побольше об этих неестественных смертях — этакая фламандская сага, — но боюсь слишком далеко отойти от главной темы.
Посмотрим, что скажет Борги. Да! Не ходи к нему до моего приезда, ведь я привезу снимок сорок третьего года и другие, которые сам сделал.
Знаешь, мне только что пришла в голову одна идея. Почему бы нам с тобой не купить сыроварню Маака или, как я уже называю ее в мыслях, „Два дуба“? Ты мог бы устроить там отделение своей лиги, или мы поселились бы там вместе, проверив тем самым нашу устойчивость к соблазну самоубийства. Огюст, конечно, уступит ее нам за небольшие деньги. Давай подумаем?
Ты уже побывал на танцах в моем студенческом кружке, где играл мой оркестр? Мне так и кажется, будто я слышу твой ответ — посыпаешь меня к черту.
Прежде чем отправиться в обратный путь, хочу еще побывать в Эрезе, в нескольких километрах от Вериса. Я узнал, что в тех краях находятся самые крупные в Европе мегалитические памятники. Там стоят рядом три менгира (самый высокий — больше двух метров) и один дольмен, наполовину засыпанный землей, в котором нашли кости животных и людей. Похоже, все это было построено где-то между 3000 и 2500 годами до нашей эры, может быть, для того, чтобы наблюдать за семью звездами какого-то созвездия, и затем (я так думаю), чтобы направлять с земли траекторию космического аппарата эпохи мегалита. И тот при падении уничтожил лес и танки (но почему в сорок четвертом?). Будь это крупный метеорит, получился бы огромный кратер. Но лучше не делать слишком много предположений и придерживаться разъяснений Борги.
Что касается Ливонии, то она, мне кажется, во всех отношениях очень далека от Арденн.
Наконец вот тебе еще один любопытный эпизод. Возле церкви в Нешато дети затеяли какую-то странную возню, вроде нашей игры в четыре угла, но послушай, что за песенку они пели! Я просто застыл на месте от удивления.
Твой канделябр с девятью ветвями, Джакомо, — я тотчас вспомнил о нем.
До скорой встречи.
С твоего позволения, обнимаю тебя.
Яирам».
Глава одиннадцатая
Скоро приземлимся в Нью-Йорке. Яирам сидит рядом, но взгляд его прикован к окну, за которым не видно ничего, кроме голубого однообразия. Наша беседа блистательно молчалива. По пути из Болоньи в Милан, а потом в аэропорт мы были веселы и даже возбуждены. Однако в какой-то момент стало заметно мое превосходство — как путешественника, я хочу сказать. Не знаю,
Вижу, что он сделался задумчивым, и мне не хочется беспокоить его. Как и я, он, очевидно, размышляет о нашей вчерашней встрече с Борги. Неизвестно почему, но толстяк старался изо всех сил погасить наш энтузиазм, уверяя, будто экспедиция в Америку ни к чему не приведет, точно так же как совершенно бесполезной оказалась и поездка Яирама в Арденны. Нас это обескураживало и раздражало. Яирам сдержал недовольство, а я не смог промолчать. Я открыто заявил выдающемуся профессору Борги, что если по причинам, о которых я и знать не хочу, он собирается прекратить историческое расследование, то я буду продолжать без него — вместе с Яирамом, разумеется. Как можно недооценивать рассказ Маака о расплющенном лесе, возбуждающий воображение?
Подозреваю, что Борги, хотя еще не говорит об этом открыто, желал бы, чтобы мы не мешали ему. Что за этим стоит? Он пытается разрешить некую загадку, которую скрывают Арденны, — таково убеждение Яирама. Пока мы были ему нужны, чтобы собрать вместе отдельные детали мозаики, возможно, колоссальной, он не возражал против нашего участия; но когда решение начало просматриваться, мы оказались для него помехой. Но теперь, если я прав, игра зашла слишком далеко, чтобы такой человек, как я, мог из нее выйти. У меня все данные профессионального игрока, сказал мне однажды Гельмут, когда мы сыграли несколько партий в покер. Это потому, что во время раздачи карт мое лицо и жесты неизменно оставались абсолютно невозмутимыми. Пустые рассуждения, вызванные фантазией, благодаря которой у этого самолета есть лишняя пара крыльев. А что на самом деле может знать об игре и игроках такой ученый, интеллектуал, как Гельмут?
