большой злобой. За что? Почему он злобен и на меня? Помимо бессмысленной злобы, убежден, что я не могу не знать этой разницы – думает, что все эти номера для всей России одинаковы. Гурьбой идут девки, бабы, мужики, староста сует им номер первый, и они его несут к 'урне'. Заходил и вечером – там крик, возмущение, что мужики друг у друга лес рубят, Петр Ар., Сергей Климов за то, чтобы солдат взять. Матрос молодой (Милонов, с Майоровки) кронштадтский сказал: 'Не в том суть, чтобы осинку как-нибудь срубить, а в организации, чтобы не к именно капиталистам власть перешла, но народу…' Большевик, йота в йоту повторяет дудочку 'Новой жизни' и т. п.
В головах дичь, тьма,- ужас вообще! В 'Совете Российской республики' говорят больше всего 'евреи'.
Вчера ужасное письмо Савинкова.
16 октября. Мужик: 'Нет, и господ нельзя тоже оставить без последствий, надо и их принять к сведению'.
Проснулся в шесть. С утра темновато, точно дождь шел. Потом превосходный, хотя
*Как ни прекрасна юность,
Все же она убегает;
Кто хочет радоваться, пусть радуется,
В завтрашнем дне нет уверенности (ит.).
(Перевод С. Ошерова.)
сыро-холодный день. (Вчера, гуляя вечером. Вера обиделась, мы стали шутить – 'Фома Фомич' – она плакала одна, в саду.)
Вечер поразительный. Часов в шесть уже луна как зеркало сквозь голый сад (если стоять на парадном крыльце – сквозь аллею, даже ближе к сараю), и еще заря на западе, розово
оранжевый след ее – длинный – от завода до Колонтаевки. Над Колонтаевкой золотистая слеза Венеры. Луна ходит очень высоко, как всегда в октябре, и как всегда в октябре – несколько ночей полная. Сейчас гуляли, зашли с Верой в палисадник, смотрели на тени в нем, на четкость людской, крыша которой кажется черной почти,- вспомнился Цейлон даже.
Про политику и не пишу! Изболел. Главное – этот мерзавец, которому аплодируют даже кадеты.
17 октября. Дни похожи по погоде один на другой – дивная погода. Ни единого облачка ни днем, ни ночью. Все время с вечера – луна и полоса красноватая на закате. Пришла Вера Семеновна с Измалкова. Я отвозил ее в школу. Смотрел с дороги, уже близко от школы – вдали на реке что-то вроде коричневого острова камышей, дальше – необыкновенно прелестная синь речной заводи. По дороге отпотевшая грязь. Ночью подмораживает, морозная роса, тугая земля.
Вечером Вл. Сем. провожал до кладбища Надю.- Письмо от Шмелева.
18 октября. Та же погода. Чувствую себя, дай бог не сглазить, все время хорошо, но пустота, бездарность – на редкость.
Пять с половиною часов вечера. Зажег лампу. В окне горизонт – смуглость желтая, красноватая (смуглая, темная желтизна?), переходящая в серо-зеленое небо,-выше синее – сине-зеленое, на котором прекрасны ветки деревьев палисадника – голого тополя и сосны. Краски чистейшие. Пятнадцать минут тому назад солнце уже село, но еще светло было, сад коричневый.
Прочел Лескова 'На краю света'. Страшно длинно, многословно, но главное место рассказа – очень хорошо! Своеобразный, сильный человек!
20 октября. Девять с половиною часов вечера. Прочел статью из 'Русской мысли' какой-то Глаголевой: 'Раб (Бенедиктов), Эллин (Щербина), Жрец (Фет)'. Наивная дурочка.
Критики говорят о поэте только то, что он им сам надолбит.
'Любовь – высшее приближение к духовности' – правда ли это?
Вчера прошел слух (от Лиды), что хотят громить Бахтеяровых. Стал собирать корзину в Москву. Потом поехал с Верой в Измалково отправлять. Погода дивная. Кричал на Веру дорогой – нехорошо! Коля рассказывал, как солдат Федька Кузнецов разговаривал с офицерами, что охраняют бахтеяровское имение,- на 'ты' и т. д.
Когда вчера Вера ходила на почту в Измалково, я сидел ждал, всходила раскаленная луна, возле нее небо мрачное, темное. Нынче ездили с Колей в Предтечево -. говорить по телефону в Елец с комиссаром о въезде в Москву (наш телефон все портят). День поразительный. Дали на юге в светлом тумане (нет, не туман). Были в потребиловке (мерзко!), в волости. Воззвания правительства на стенах. О, как дико, как не связано с жизнью и бесполезно!
Что за цвета были леса, когда мы возвращались! Щербачевка (дубовая) светло-коричневая, поляны (березы) еще есть грязное золото, Скородное – не умею определить.
Десять часов вечера. Густой туман – вот неожиданно! Не выхожу, что-то опять горло.
В Предтечеве возле потребиловки встреча с девицами Ильиными. Леля сказала, что на 'Среде' Зилов читал на меня пародию. Гадина!
Читаю 'Волхонскую барышню' Эртеля. Плохо. Мужицкий язык по частностям верен, но в общем построен литературно, лживо. И потом, эта тележка, ныряющая по грязи, лукавая пристяжная, и заспанный мальчик, ковыряющий в носу… Никогда не скажет: 'надел пальто', а всегда – 'облачившись в пальто'.
21 октября. Не выходил – немного горло. День сперва серый, потом с солнцем. Возился весь день – укладывался. Завтра Казанская, могут напиться вся деревня варит самогонку – все может быть. Отвратительное, унизительное положение, жутко.
В языке и умах мужиков все спуталось.- Никто, впрочем, не верит в долготу этого 'демократического рая'.
В 1905 году поэты все писали стихи про кузнецов.
Читал отрывки из Ницше – как его обворовывают Андреев, Бальмонт и т. д. Рассказ Чулкова 'Дама со змеей'. Мерзкая смесь Гамсуна,132 Чехова и собственной глупости и бездарности. Как Сибирь, так 'паузка', 'пали' и т. д., еще 'заимка'…
22 октября. Все бело от изморози. Чудеснейшее тихое солнечное утро. Звон.
'Забота'-Капри, 24 января-б февраля 1913 г.
Это ли не 'Петлистые уши'. ‹…›
Мужики и теперь твердят, что весь хлеб 'везут' (кто? Неизвестно) немцам.
Радость жизни убита войной, революцией.
Как гадки Пшибышевский,133 Альтенберг!134
Луна – зеркало солнца. Сердцевина мака черная.
Жизнь Фофанова135 – 'сюжет для небольшого рассказа'.
Одиннадцать часов утра. Коля напевает под пианино:
'Жил был в Фуле…'
Нет, в людях все-таки много прекрасного!
– -
30 октября. Москва, Поварская, 26. Проснулся в восемь – тихо. Показалось, все кончилось. Но через минуту, очень близко – удар из орудия. Минут через десять снова. Потом щелканье кнута – выстрел. И так пошло на весь день. Иногда с час нет орудийных ударов, потом следуют чуть не каждую минуту – раз пять, десять. У Юлия тоже.
Горький, оказывается, уже давно (должно быть, с неделю) в Москве. Юлий мне сказал позавчера, что его видели в 'Летучей мыши',- я не поверил. Вчера Вера говорила с Катериной Павловной136, по телефону. Катерина Павловна – 'обе стороны ждут подкреплений'. Затем сказала, что Алексей Максимович у нее, что если я хочу с ним поговорить и т. д.
‹…›.
Часа в два в лазарет против нас пришел автомобиль – привез двух раненых. Одного я видел,- как его выносили – как мертвый, голова замотана чем-то белым, все в крови и подушка в крови. Потрясло. Ужас, боль, бессильная ярость. А Катерина Павловна пошла нынче в Думу (Вере нынче опять звонила) – она гласная, верно, идет разговор, как ликвидировать бой. Юлий сообщает, что Комитет общественного спасения послал четырех представителей на Николаевский вокзал для переговоров с четырьмя представителями Военно-революционного комитета чтобы большевики сдали оружие, сдались. Кроме того, идут будто бы разговоры между представителями всех соц‹иалистических› партий вкупе с большевиками,
