8/21 Января.
Кровь. Нельзя мне пить ни капли! Выпил вчера два стаканчика и все-таки болен, слаб. И все мысли о Юлии,167 о том, как когда-то приезжал он, молодой, начинающий жизнь, в Озерки… И все как-то не верится, что больше я никогда его не увижу. Четыре года тому назад, прощаясь со мной на вокзале, он заплакал (конец мая 1918 г.). Вспомнить этого не могу.
Люди спасаются только слабостью своих способностей,- слабостью воображения, недуманием, недодумыванием.
9/22 Января.
'Я как-то физически чувствую людей' (Толстой). Я всё физически чувствую. Я настоящего художественного естества. Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду – и как остро, Боже мой, до чего остро, даже больно!
В газетах все та же грязь, мерзость, лукавство политиков, общая ложь, наглость, обманы, все те же вести о большевицком воровстве, хищничестве, подлости, цинизме… 'Цинизм, доходящий до грации', пишут своим гнусным жаргоном газеты. Царица Небесная! Как я устал!
10/23 Января.
Ночью вдруг думаю: исповедаться бы у какого-нибудь простого, жалкого монаха где-нибудь в глухом монастыре, под Вологдой! Затрепетать от власти его, унизиться перед ним, как перед Богом… почувствовать его как отца…
По ночам читаю биограф. Толстого, долго не засыпаю. Эти часы тяжелы и жутки.
Все мысль: 'А я вот пропадаю, ничего не делаю'. И потом: 'А зачем? Все равно – смерть всех любимых и одиночество великое – и моя смерть!' Каждый день по 100 раз мысль вроде такой: 'Вот я написал 3 новых рассказа, но теперь Юлий уже никогда не узнает их – он, знавший всегда каждую мою новую строчку, начиная с самых первых озерских!'
11/24 Января.
Я не страдаю о Юлии так отчаянно и сильно, как следовало бы, м. б. потому, что не додумываю значения этой смерти, не могу, боюсь… Ужасающая мысль о нем часто какая далекая, потрясающая молния… Да можно ли додумывать? Ведь это сказать себе уже совсем твердо: всему конец.
– -
И весна, и соловьи, и Глотово – как все это далеко и навеки кончено! Если даже опять там буду, то какой это ужас! Могила всего прошлого! А первая весна с Юлием – Круглое, соловьи, вечера, прогулки по большой дороге! Первая зима с ним в Озерках, морозы, лунные ночи… Первые Святки, Каменка, Эмилия Васильевна и это 'ровно десять нас числом', что пел Юлий… А впрочем – зачем я пишу все это? Чему это помогает? Все обман, обман.
12/25 Января.
Христианство погибло и язычество восстановилось уже давным-давно, с Возрождения. И снова мир погибнет – и опять будет Средневековье, ужас, покаяние, отчаяние…
14/27 января.
Был секретарь Чешск [ого] посольства-5000 фр. от Бенеша168 и приглашение переехать в Тшебову. Деньги взял чуть не со слезами от стыда и горя. О Тшебове подумаю.
15/28 января.
Послал Гутману отказ от сотрудничества в качестве поставщика статей для 'Утра', предложил 2 рассказа в месяц за 1600 фр. Гутман мое 'Еще об итогах' сократил и местами извратил. Пишу 'революция' – он прибавляет 'коммунистическая'. О Горьком все выкинул. […]
У Карташевых был Струве. Тянет меня в Прагу неистово.
16/29 января.
Дождь, темно, заходил к Мережковским. Он спал (пять часов дня) – после завтрака у Клода Фарера.169 Фарер женат на актрисе Роджерс, когда-то игравшей в Петерб. Она только что получила письмо от Горького: 'В Россию, верно, не вернусь, переселяюсь в горные селения… Советский минотавр стал нынче мирным быком…' Какой мерзавец-ни шагу без цели! Все это, конечно, чтобы пошла весть о его болезни, чтобы парализовать негодование (увы, немногих!) за его работу с большевиками и чтобы пустить слух, что советская власть 'эволюционирует'. И что же, Роджерс очень защищала его.
Мережк. признавался, что изо всех сил старается о рекламе себе.- 'Во вторник обо мне [будет] статья в 'Журналь'-добился-таки!'
18/31 января.
Послал письмо Магеровскому – запрос о Моравской Тшебове и на каких условиях приглашают туда.
20 ян./2 февраля.
Посылаю Дроздову170 'Восьмистишия': 1. Поэтесса, 2. В гавани, 3. Змея, 4. Листоп[ад], 5. Бред, 6. Ночной путь, 7. Звезды. […]
Дождь, довольно холодно, но трава в соседнем саду уже яркая, воробьи, весна.
Вечером у нас гости […] Провожал Савинкову: 'Все-таки, если теперь бьет по морде мужика комиссар, то это – свой, Ванька'. Конечно, повторяет мужа. А урядник был не Ванька? А Троцкий – 'свой'?
21 ян./З февраля.
Ходил к Шестовым. Дождь, пустые темные рабочие кварталы. Он говорит, что Белый ненавидит большевиков, только боится, как и Ремизов, стать эмигрантом, отрезать себе путь назад в Россию. 'Жизнь в России,- говорит Белый,- дикий кошмар. Если собрались 5-6 человек родных, близких, страшно все осторожны,всегда может оказаться предателем кто-нибудь'. А на лекциях этот мерзавец говорит, что 'все- таки' ('несмотря на разрушение материальной культуры') из России воссияет на весь мир несказанный свет.
22 ян./4 февраля.
От 4 до 6 у Цетлиной 'Concert' франц. артистов в пользу Тэффи171 […] Все артисты одеты сугубо просто – чтобы подчеркнуть домашний характер концерта. Исполнения изумит[ельные] по свободе, простоте, владению собой, дикцией; по естественности и спокойствию – не то что русские, которые всегда волнуются и всегда 'нутром'. М-ль Мустангетт похожа на двадцатилетнюю, а ей, говорят, около пятидесяти. Верх совершенства по изяществу и ловкости. Партнер – молодой человек нового типа молодых людей – вульгарного, американского. Танцы – тоже гнусные, американские. Так во всем – Америка затопляет старый свет. Новая цивилизация, плебейская идет. […]
23 ян./5 февраля.
Видел во сне поезд, что-то вроде большой теплушки, в которой мы с Верой куда-то едем. И Юлий. Я плакал, чувствуя к нему великую нежность, говорил ему, каково мне без него. Он спокоен, прост и добр. […]
25 янв./7 февраля.
Панихида по Колчаке.172 Служил Евлогий. Лиловая мантия, на ней белые с красным полосы. При пении я все время плакал. Связывалось со своим – с Юлием и почему-то с Ефремовым, солнечным утром каким-то, с жизнью нашей семьи, которой конец. И как всегда на панихидах какое-то весеннее чувство. […]
30 янв./12 февраля.
Прогулки с Ландау и его сестрой на Vinese, гнусная, узкая уличка, средневековая, вся из бардаков, где комнаты на ночь сдаются прямо с блядью. Палэ-Рояль (очень хорошо и пустынно), обед в ресторане Vefour, основанном в 1760 г., кафе 'Ротонда' (стеклянная), где сиживал Тургенев. Вышли на Avenue de l'Opera, большая луна за переулком в быстро бегущих зеленоватых, лиловатых облаках, как старинная картина. Я говорил: 'К черту демократию!', глядя на эту луну. Ландау не понимал – при чем тут демократия?
31 янв./13 февраля.
Завез в 'Отель Континенталь' карточку и книгу 'M. de S. Franc[isco]'. Бенешу. Через два часа-его секретарь с карточкой,- ответный визит. Послал книгу (ту же) Пуанкарэ.
Прошлую ночь опять снился Юлий, даже не он, его, кажется, не было, а его пустая квартира, со связанными и уложенными газетами на столах. Вот уже без остроты вспоминаю о нем. Иногда опять мысль: 'а он в Москве, где-то в могиле, сгнил уже!' – и уже не режет, а только тупо давит, только умственно ужасает.
1/14 февраля.
Все едут в Берлин, падают духом, сдаются, разлагаются. Большевики этого ждали… Изумительные
