Рафаэль на ощупь нашел рубашку. Вода заливала глаза. Он попытался стряхнуть с рубашки волосы, которые налипли, когда она лежала на полу.
— Твое барахло, наверное, ни разу не стирали, — проворчал парикмахер.
— Стирали. И часто.
Держа рубашку в руках, Рафаэль оглядел парикмахерскую. Ларри не отрывался от журнала. Клиент, мужчина средних лет, наблюдал за Рафаэлем в зеркало.
— А чего вы, собственно, пристали ко мне?
— Никто к тебе не пристает. — Парикмахер указал ножницами на грудь Рафаэля. — Посмотри, какой ты грязный.
— Я не грязный, — возразил Рафаэль. — Кожа у меня чистая. — Он провел пальцем по груди. — Потный, возможно. Я потел.
Парикмахер искоса глянул на Ларри, понизил голос.
— Парень, от тебя воняет.
— Я сильно потел.
Парикмахер приблизился еще на шаг.
— Воняет не потом, а твоей гниющей печенкой.
Рафаэль молча смотрел на парикмахера.
— Надень рубашку, — еще раз повторил парикмахер и повернулся. — Вымой волосы. — Размахивая ножницами, он зашагал к ожидающему его клиенту.
Рафаэль по-прежнему держал рубашку в руке.
— Я снимаюсь в кино.
— Разумеется, — хохотнул парикмахер.
— Снимаюсь!
— А я — жена президента!
Клиент в кресле рассмеялся.
— Спросите этого человека, Ларри! Он скажет вам, что я снимаюсь в кино. Разве я не снимаюсь, Ларри? Скажите ему, что у меня есть контракт на съемку фильма.
Ларри уселся поудобнее.
— Пошевеливайся.
Рафаэль надел рубашку. Пуговицы застегивать не стал.
Вымыл волосы.
Сел в кресло, как только оно освободилось.
— Удачи вам, — пожелал парикмахеру предыдущий клиент, отдавая деньги.
— Но вы еще придете, не так ли? — Парикмахер отсчитал сдачу.
Клиент сунул мелочь в карман.
— Не знаю.
— Чи, — парикмахер посмотрел на сидящего в кресле Рафаэля, вздохнул. — Застегни рубашку.
— Застегни рубашку, Рафаэль, — поддержал его Ларри. — Ты, похоже, возбуждаешь нашего приятеля.
Парикмахер начал багроветь, а Ларри, не дожидаясь ответа, продолжил:
— Слушай внимательно, дерьмо собачье. Пострижешь его, как полагается. Не очень коротко.
— Я бы лучше обрил его наголо. Бог знает, кто у него там живет.
— Подстриги аккуратно, но волосы оставь длинными. Чтоб закрывали уши. Он должен выглядеть настоящим индейцем.
— Индейцем, — обреченно повторил парикмахер.
— И чтобы все было в лучшем виде, а не то, прежде чем уйти, я обрею тебе голову, и она станет такой же гладкой, как задница младенца. Ты меня понял? — Ларри поднял правую руку, чтобы парикмахер увидел, как она дрожит. — Рука у меня сегодня не слишком твердая. Поэтому ты можешь лишиться не только волос, но и кожи, — указательный палец Ларри нацелился в грудь парикмахера. — Так что никаких шуточек.
— Чи.
А Ларри вернулся к журналу.
— Он снимается в кино.
Парикмахер приподнял несколько прядей.
— Ты когда-нибудь стриг эту гриву?
— Не раз. Меня стрижет жена.
— Чем же она это делает, скажи на милость? Ножовкой?
— Иногда я стригу их сам.
— А ты когда-нибудь был в парикмахерской?
Рафаэль, разумеется, не хаживал в подобные заведения и понятия не имел, сколько стоит стрижка.
— Мне нравится, как меня стрижет моя жена.
— Если она захочет найти работу, присылай ее ко мне.
Рафаэль никогда ранее не видел такого большого, хорошо освещенного зеркала, не доводилось ему и сидеть перед ним. В барах зеркала тускло блестели за стойкой, их загораживали разнообразные бутылки, а добрую половину поверхности занимали выцветшие наклейки с рекламой разных фирм.
Сначала Рафаэль посмотрел на длинные флюоресцирующие лампы под потолком, отражающиеся в зеркале. Затем на Ларри, сидевшего вполоборота, увлеченного содержимым журнала. Он посмотрел на другие кресла, выстроившиеся вдоль стены, с ножками и подлокотниками из металлических трубок. Заметил, что во многих местах искусственная кожа сидений и подлокотников порвана. Подумал о массивном деревянном стуле, на котором сидел утром, вспомнил запекшуюся кровь, кожаные ремни у основания передних ножек и на подлокотниках. Много людей умерло на этом стуле. Так, кажется говорил дядя. На нем же суждено умереть и ему, Рафаэлю. Он улыбнулся своему отражению в зеркале, только в этот миг осознав, что ему открылась истина. И теперь он знает то, что известно очень немногим: где, когда и как… он умрет. На том стуле, в том бывшем складском помещении, в четверг, перед или чуть перевалив за полдень. Парикмахер, шпыняющий его, словно господин слугу, не знал, когда состоится его встреча со смертью. И Ларри, толстый, светловолосый парень, так гордящийся своим умением читать, не знал этого. И сам дядя тоже.
А потом Рафаэль начал рассматривать себя. В туалетной комнате трейлера было треснувшее зеркало, перед которым он брился несколько раз в неделю, но целиком Рафаэль видел себя чуть ли не впервые. Заметил маленькие прыщики на подбородке. Но в основном кожа смуглая и гладкая. Никакой щетины на щеках, как у многих людей. У него, как, впрочем, и у его братьев, почти не было волос ни на теле, ни на лице. Кожа под глазами самая светлая, припухшая. Глаза налиты кровью. На правой челюсти синяк, который появился неделю назад, когда он спьяну упал и ударился неизвестно обо что. По крайней мере, он так думал, надеясь, что никто не двинул ему в челюсть. Рафаэль заметил, какие узкие у него плечи. Раньше-то, он вроде бы это помнил, плечи были шире, мускулистее. А вот ноги, под джинсами, всегда были тощими.
Парикмахер уже вовсю стриг Рафаэля. Он, похоже, увлекся и более ничем не выказывал своего неудовольствия.
Парикмахер сказал, что чует гниющую печенку Рафаэля.
Рафаэль поразмыслил, а так ли это?
И что в действительности происходит с его печенкой?
Относительно себя Рафаэль не питал никаких иллюзий: при такой жизни будущего у него не было. Каким-то образом (а дядя не ошибся в своей догадке: Рафаэль не помнил, как это произошло) у него оказались жена и трое детей. Им требовались еда, одежда, чтобы ходить в школу, сжиженный газ в баллоне, чтобы Рита могла подогревать пищу, какие-то безделушки, подарки, игрушки, чтобы они знали, что их любят, много всякой всячины, все то, что он видел изо дня в день, но не мог приобрести для них. Государственный чиновник перестал приезжать в Моргантаун, а с ним исчезли и чеки, и продуктовые талоны. Никто более не привозил в Моргантаун излишки еды — какой-нибудь старый, засохший сыр или
