— Обычно женщина раздевает мужчину, — сказал он.
Она вздрогнула вцепившись в него. На миг ее пальцы судорожно впились в ткань его
Она с усилием разжала хватку. Медленно, словно во сне, она повторяла его движения. На рубашке и шароварах она остановилась, руки ее повисли по бокам.
— Остальное, — напомнил он.
Она с усилием качнула головой.
Он повторил, мягко, но непреклонно.
— Остальное. — А когда она не шевельнулась, добавил: — Можно подумать, что ты никогда не видела этого прежде.
Ее сила рванулась, неистовая от гнева. В один миг, без малейшего прикосновения ее рук, он остался обнаженным. Ее глаза скользнули вверх, вбок, вокруг, и наконец устремились на ее ноги.
— Ты достаточно пристально смотрела, — напомнил он, — когда я спал и не знал об этом.
Ее взгляд переместился с пола на лицо Айдана. Он улыбался. Легко и быстро он снял с нее корсаж. Ее ладони метнулись, чтобы прикрыть груди. Он позволил им. А пока они были так заняты, он развязал шнурок ее шароваров. Она спохватилась, но было поздно.
Она следовала обычаю своего народа. Она вся была бело-гладкой, словно статуя из слоновой кости. Он был отрешен, сосредоточен на ее обучении; но его тело мигом вспомнило, для чего оно здесь.
У нее перехватило дыхание, и в тишине это прозвучало громко. Конечно, она видела это и прежде. Но никогда не видела это истинно, как нечто, что должно сделать с ней что-то.
Она была ужасающе близка к тому, чтобы бежать. Он взял ее руку, коснулся ладони.
— Помни.
— Я не могу. — Она не отвечала ему. — Я не могу!
— Любимая, ты можешь.
Она задрожала и прыгнула. Но не прочь. Прямо на него, прижавшись так тесно, как могло прижаться тело, обняв его с силой, способной сокрушить кости. Ее кожа была обжигающе холодной.
Он боролся за то, чтобы вздохнуть, заговорить.
— Мягче, любовь моя. Мягче.
Она разжала объятия. Ее рука двигалась по его спине, вверх к мускулам плеч, вниз к ягодицам. Он была ростом почти по плечо ему. Он остро, почти до боли чувствовал ее груди, прижатые к его ребрам.
Она снова провела рукой по его спине. Она не могла улыбнуться, но это было торжество — этот свет в ее лице.
— Твоя кожа такая мягкая, — сказала она. — И твои волосы. — Запустив в них пальцы. — Я думала, у мужчины все должно быть грубым.
— У некоторых это так.
— Не у тебя. — Она находила точки наслаждения на его спине; она смотрела на его дрожь от удовольствия и медленно возвращалась назад, наполовину плененная, наполовину испуганная. — Ты прекрасен, каждый кусочек. — Она решила доказать это при помощи своих рук: теперь она была отчаянно- храброй, и становилась храбрее, изучая его облик и размеры. Где он изгибался и мурлыкал; где вздрагивал. Как натянута кожа поверх мускулов и костей. Что вспыхивает в нем, когда она кладет руки ему на талию, мягко, словно держа пойманную птицу,
Она внезапно отпустила его, шагнув назад. Щеки ее были алыми.
Он погладил их пальцами.
— Любимая, в этом нет стыда.
— Не стыд, — пробормотала она. — Не… Аллах! Этого ты и добивался, да?
Он спокойно кивнул, решив быть радостным и стараясь не чувствовать возмущения.
— Но как, ради Тысячного Имени?
— Я покажу.
Она покачала головой.
— Неисповедимы пути Господа.
— Но удивительны. И в тебе — прекрасны. — Он взял ее на руки прежде, чем она осознала, что он делает, и положил ее на подушки постели. Она сияла на шелке. Он проследил очертания ее губ и рук. Она была все новая, каждая искра наслаждения была столь же свежей для нее, как и для него, каждая тайна открывалась им обоим. Он дарил ей свой дар удивления. Каждая возлюбленная была иной, каждая ночь несла новое наслаждение, но это было редчайшей из редкостей, быть первым, кто пробуждает девичье тело для великолепия, таящегося в нем.
Она уже потеряла страх, потеплев и расслабившись под его руками. В ней был огонь. Он разжигал его собственное пламя, почти чересчур жарко. Когда она будет полностью женщиной, когда все ее страхи уйдут, она будет возлюбленной, о которой поют песни.
Он мягко подводил ее к вершине и шел сам вместе с нею, хотя на эту мягкость уходили почти все его силы. То, что с женщиной из людей было желанием, сейчас было безумием.
'Сейчас, — умоляла она его. — Сейчас!'
Была боль, отдающаяся и отражающаяся в нем, как и в ней, но сквозь нее пробивалась яростная и совершенная правильность этого. Он и она, вот так. Сознание к сознанию, и тело к телу; сердца бьются в едином ритме. На долгий момент он облекся иной плотью, знал другой поворот танца. Более глубокое, более внутреннее наслаждение; более слабую требовательность.
Она неслась вместе с ним, сперва увлекаемая его силой, но потом нашедшая силу в себе самой. В конце был — невероятно — смех, громкий, счастливый смех.
Он беспомощно упал рядом с ней, тоже смеясь.
Она перевернула его на спину и села на него, покрывая его лицо поцелуями.
— Мой господин. О, мой господин! Люби меня снова.
Он застонал.
— Госпожа, пощади! Моя плоть бессмертна, но вряд ли неистощима.
Она обнаружила, к своему разочарованию, что и сама в том же состоянии.
— Это не так, как говорится в повествованиях.
— Повествования лгут.
Она самым неделикатным образом фыркнула. Но отрицать истину было невозможно. Он легла рядом с ним, приподнявшись на локте, и стала убирать влажные волосы с его лица. Он поцеловал ее руку, когда она оказалась у его губ. Она улыбнулась и приложила ладонь к его щеке, разглаживая бороду.
— Там еще говорится, что мужчина сразу засыпает и оставляет свою возлюбленную в одиночестве.
— Смертный мужчина, — возразил она.
— Ах. — Она выгнула спину, потягиваясь, как кошка. В нем проснулось желание, еще слабое, но обещавшее новое наслаждение.
Ее собственное вожделение ушло. Ей было больно, хотя и приятно. Ее тело, предоставленное самому себе, утонуло в истоме. Айдан открыл объятия. Она придвинулась после секундного колебания, и положила голову на его плечо. Она напряглась, когда он обвил руками ее тело, но опять только на миг. Она прижалась ближе и вздохнула.
— Вот как, — произнесла она. — Вот как это бывает.
— Да.
Она лениво провела рукой по его боку до бедра. Ее наслаждение в нем было острым. Таким иным, таким чудесным, без единой неправильности. Но не столь чудесным, как то, что расцветало там, где встречались его ноги.
Он слегка задрожал от ее прикосновений и ответил ей тем же. Чудо, которое было женщиной, и чудо, которое было ею, единственной, из всех женщин в мире. Шелк ее волос, королевский пурпур; длинный нежный изгиб ее спины; округлость бедра. Запах ее пьянил его, как крепкое вино. Стремительный, пылающий жар желания вернулся во всей полноте. Она встретила его с дрожью, перешедшей в наслаждение.
