которое для него было дороже крови, и знать, что тот понимал,
Марджана до последнего дирхема точно знала, насколько Синан скуп и насколько он страдает. Он должен был смотреть, как Айдан закрывает сундук, и как их сделка пишется, подписывается и скрепляется бессмертным огнем.
Когда это было сделано, кинжал убрался от горла Синана.
— Ну что ж, сэр франк, — сказал он. Голос его был спокоен, взгляд ужасен. — Ты доволен?
— Нет, — ответил Айдан.
Синан улыбнулся. Такова была сила этого человека: даже поверженный, даже униженный, он не терял ни грана своей веры.
— Так убей меня, — промолвил он. — Возьми мою кровь, как продолжает желать твое сердце. Освободи мир от меня.
Это была насмешка — и нет. Синан не боялся смерти. Жизнь была мила ему, насыщенная властью, волей, раскинувшей по всему Востоку паутину шпионов и прислужников. Но он умер бы довольным, зная, что его смерть сделает его людей сильнее.
— Поэтому, — отозвался Айдан, — я оставлю тебе жизнь.
— Жестоко, — сказал Синан. — Это так понятно… Из тебя вышел бы прекрасный
— Нет! — Слишком громко, слишком быстро. Айдан постарался успокоиться. — Я — не ручной убийца кого бы то ни было.
— Жаль. Тебе были бы рады здесь, твои способности раскрылись бы и были бы использованы во всей полноте. Там, куда ты направишься, ты не сможешь найти такого.
— У меня есть обещания, которые нужно исполнить.
— На самом деле? И что ты получишь от возвращения? Мне говорили, что в Иерусалиме только недавно перестали винить тебя за смерть твоих родичей; и эти слухи связывали твое имя с еще худшими вещами.
— Значит, чем скорее я выполню свои обещания, тем скорее я очищу свое имя.
— Или будешь сожжен за это.
— Я дух огня. Какой вред может причинить мне моя стихия?
— Даже пламя ада?
— Если я могу попасть в него, значит, у меня есть душа и я могу также надеяться на рай. А если у меня нет души, то смерть для меня — лишь забвение; и смертный огонь не может коснуться меня.
— Ах, — промолвил Синан, — теолог.
— Безумец, — возразила Марджана. — Он не будет служить тебе, Синан ибн Салман, и ты не сможешь заманить его в свою ловушку. Не задерживай его; отпусти его.
— И отпустить тебя?
— Именно так, — ответила она.
Он посмотрел на нее долгим взглядом. Она спокойно выдержала его.
— Что ты будешь делать без нас? — спросил Синан. — Станешь ли неверной и побежишь вослед за ним? Сможешь ли ты отринуть все, чем ты была и что делала, предать свою веру и свое слово и обратиться против тех, кому ты служила так долго? Не вернешься ли ты ко мне? Теперь ты будешь свободна; свободна от приказов твоему кинжалу, ты будешь сама приказывать, и не будет над тобой никого, кроме меня.
Это были не пустые слова. Он говорил именно то, что думал. Он был коварнее, чем змея. Даже правда должна была служить ему, обратиться к его целям.
— Я плохо сделал, держа тебя так долго в рабстве, — продолжал Синан. — Ныне я разорвал его. Примешь ли ты то, что я предлагаю?
Марджана молчала. Ее лицо было спокойным. Столь застывшим, что оно потеряло свою необычайную красоту; оно было просто чужим.
Когда она заговорила, то заговорила медленно, словно взвешивая каждое слово прежде, чем произнести его.
— Я, которая была рабыней вопреки своей воле, не так-то легко поверю любым обещаниям человека, который все еще остается тем, кто держал меня в рабстве. Но того, что ты человек чести, я отрицать не могу. Какова же цена за ту свободу, которую ты предлагаешь?
— Ничего, кроме того, что ты уже заплатила.
Она осторожно вздохнула.
— И то, о чем мы договорились здесь — цена крови, освобождение франка — остается в силе?
— Клянусь в этом перед Аллахом.
— Так. — Марджана выпрямилась, словно с плеч ее спал тяжкий груз; дышала она легко. Свободно. — Нет. Нет, я не буду служить тебе. Даже свободной; даже облеченной властью. Я покончила со служением.
Но Синан все еще не мог смириться с поражением.
— Покончила ли ты также и с исламом? Ибо что есть ислам как не совершенное подчинение Богу?
— Бог, — очень мягко промолвила она, — не есть Синан ибн Салман. — И когда он вздрогнул, добавила: — Нет Бога кроме Бога. Теперь я научилась служить только Ему, а не прихотям смертного человека. — Она поклонилась, ниже и ниже, как могла бы кланяться рабыня; но это была не покорность. — Да хранит тебя Бог, о мой господин, который был, и да дарует Он тебе мудрость.
— Мне стоило принять то, что он предложил, — сказала Марджана.
Айдан не знал, где они находились. Богатство Масиафа были с ними; свет вокруг был тусклым, бледным и серым. Воздух пах странно. Айдан видел песок и камень, ствол дерева, блеск воды. Насколько он мог понять, они были в землях джиннов.
Неожиданно он узнал местность. Они были у источника в Персии; пещера была позади них. Над головами низко висели тучи. Странный запах в воздухе был запахом дождя.
Марджана пошатнулась. Он подхватил ее. Она была в сознании, но ужасно слаба и от этого сердита.
— Слишком много, — сказала она. — Я перенапряглась. Я не умнее, чем ты.
Айдан скривил на это губы.
— Что ты сделала с
— Я отослала их прочь. В место, которое мне известно, в город далеко отсюда, о котором они никогда не слышали. Женщины там красивы и распутны, и у каждой много мужей. Слуги моего господина вольны решать для себя, называть ли это адом или раем.
Айдан засмеялся.
— И старец никогда не призовет их обратно.
— Он, как и они, поверил, что они мертвы. Ему нелегко будет найти им замену.
— Или тебе.
— Или мне. — Ее голова склонилась на его плечо. — О Аллах! Как я глупа!
— Восхитительно глупа. — Айдан повернулся ко входу в пещеру. Марджана лежала у него на руках, борясь с тьмой, но проиграв битву.
Сайида выпрыгнула из сумрака пещеры, вне себя от страха, когда увидела, что нес Айдан.
— Она жива, — сказал он, слегка успокоив Сайиду. — Она приложила слишком много силы, только и всего, чтобы добиться нашей победы. Она выспится, и все будет хорошо.
Сайида явно хотела поверить в это. Она смотрела, как Айдан уложил Марджану на диван, а потом немедленно подскочила с одеялом и хмуро спросила:
— Как ты позволил ей так устать?
— Как мог я остановить ее?
