Они удивились бы, увидев, что он расхаживает по своей комнате, словно леопард в клетке, взвешивая свои шансы проникнуть в гарем. При его возможностях это было не особо трудно. Но если за Джоанной пристально присматривают, как то должно быть, одно только проникновение туда не даст ничего.

Кто-то поскребся в дверь. Айдан хотел было крикнуть незваному посетителю, чтобы тот убирался, но тут же захлопнул рот. Потом подскочил к двери и откинул засов.

За дверь стояла Дара — лицо скрыто вуалью, страх и безъязыкое молчание, глаза как у кролика, над которым кружит ястреб. Ее недовольство было столь же отчетливым, как крик, но к нему примешивалось странное, извращенное одобрение. Она любила свою госпожу и в некотором роде гордилась сделанным госпожой выбором любовника. Демон-принц был предпочтительнее норманнского барона.

Дара указала на плащ Айдана, висящий у двери, и махнула рукой. В ее сознании был образ воды и зелени, места, укрытого от нежелательных глаз: грота в саду, явно устроенного для таких свиданий.

Джоанна сидела в гроте на траве при свете лампы. Это была не та Джоанна, которую он знал. Не франкская леди в черном платье, придающем ей столь больной вид; не всадница в мужской одежде, сидящая на лошади со свободной мальчишеской грацией. Это была принцесса Дома Ибрагима: волосы вымыты с хной, уложены в локоны и надушены розовой водой, глаза подведены краской, шелковые одеяния подчеркивают красоту тела.

Но это была Джоанна — ослепительная улыбка, руки, обнимающие его, быстрые порывистые поцелуи. И так же быстро она оттолкнула его, разглядывая его с головы до ног. Она рассмеялась легким чистым смехом, всегда изумлявшим Айдана, и чуть хрипловатым голосом сказала:

— Они сделали из тебя арабского принца!

Он даже не заметил, во что его одели, помнил только, что одеяния были пышными и многочисленными. От объятий Джоанны с его головы слетела расшитая самоцветами шапочка. Он не сделал ни малейшего движения поднять ее.

— А ты, — промолвил он, — ты стала одалиской.

Она умолкла, опомнившись.

— Ты не…

Айдан привлек ее к себе.

— Ты выглядишь великолепно. Ты благоухаешь, как небеса. Ты…

— Его руки утонули в складках ее шелков. — Ты словно аравийская королева.

— Я и есть аравийская королева.

Они сделали что-то с ее кожей. Благовонные притирания; пудра невероятной стоимости. Что-то в его душе желало ненавидеть все это; руки его наслаждались всем этим.

Джоанна показала ему, как снять одежды, его и ее. Она лежала, обнаженная, с разметавшимися волосами, в гнездышке из одежд, и была прекрасна, как сама эта земля.

— Ты гладкая, — в изумлении пробормотал Айдан. — Все тело.

Он не знал, что у женщин может проступить румянец в таких местах.

— Здесь такой обычай. Ради чистоты. Когда они начали, я… я и не подумала возражать. — Она выглядела сердитой. — Тебе это не нравится. Я могу сказать.

— Это другое. Я никогда не представлял… — Он знал, как могут покраснеть мужчины. Он покраснел. Ему предлагали это во время омовения. Он с возмущением отказался. Они, должно быть, сочли его волосатым варваром.

Видимо, он произнес это вслух. Джоанна покачала головой:

— Только не ты. У тебя кожа чистая, как у младенца. Только… — Пальцы ее перебирали волосы, дразня его и доставляя наслаждение. — Не позволяй им обрить тебе голову, любовь моя. У тебя чудесные волосы.

Но ерошила она волоски в другом месте.

— Как странно. Сбривать все, кроме бороды. В то время как франки…

— Не бреют ничего, кроме бороды. — Она дернула его за бороду свободной рукой. — Не сбривай и ее. Кажется, она мне нравится. Она придает твоему лицу некую привлекательность.

— Возраст.

— И это тоже. Ты выглядишь на все двадцать три года.

— Я надеялся на двадцать пять.

— Быть может, для этого надо еще дюйм или четыре, — утешила Джоанна. Некоторые ее движения были необузданы и могли показаться даже распутными. Это было так же ново для него, как и краска на ее веках; и смущало гораздо сильнее.

— Ты научилась всему этому за день?

Джоанна была пресыщена и обессилена, но все же смогла усмехнуться:

— Тебе так хочется знать?

Его расположение духа запоздало коснулось ее. Она всмотрелась в его лицо, как обычно почти ничего не видя в полумраке. Ее пальцы нащупали сведенные брови Айдана. Он не перестал хмуриться от этого.

— Что-то не так? — спросила Джоанна. — Я что-то не так сделала?

— Нет, — ответил он. — Не ты.

Она поняла его слова настораживающе быстро. Он напомнил себе, что именно потому он и любит ее.

— Айдан, — промолвила Джоанна, наполовину смеясь, наполовину с нежностью. — Айдан, любовь моя, я должна была тебя предупредить. Но я думала, ты знаешь. Это было очевидно еще в караване.

— Не для меня. — Его тело опасно напряглось. Он с усилием расслабился. Нет, здесь не место ярости. Честь Джоанны — слишком высокая цена за это. Хотя она осмелилась — она осмелилась — говорить с ним таким тоном. Мягким. Всепрощающим. Как будто он ребенок.

Она попыталась успокоить его поцелуем. Но он сжал губы.

— Ты думаешь, это нравится мне? — требовательно спросила она.

— Все это досадно. Но ты же видишь, как легко это преодолеть. Легче, чем в караване. Здесь никто не побеспокоит нас и никто даже не заподозрит, что мы не спим в предоставленных нам постелях.

— Как ты можешь быть в этом уверенной?

— Могу. Моя дверь закрыта на засов, а возле нее сторожит Дара. И в этом гареме нет интриг. По крайней мере, таких.

— Значит, здесь, — сказал Айдан. — А когда мы прибудем в Алеппо? Там это будет легко? Или я уеду оттуда с яйцами, повешенными на шею?

Джоанна задержала дыхание. Она пыталась не рассмеяться.

— Поверь мне, милый принц, что бы из этого не вышло, такую цену тебе не придется платить.

— Ты не ответила на остальные вопросы.

Она долго молчала.

— Я… не знаю. Разве мы не можем отложить это до поры до времени? Мы пробудем здесь две недели или больше, в зависимости от того, как пойдут дела у каравана. А потом снова в дорогу. Быть может, к тому времени мы будем сыты друг другом по горло.

— Не я.

Она погладила его по щеке.

— Не я, — мягко призналась она. — Пожалуйста, любимый. Мне было так плохо, и вдруг я так счастлива. Это не может длиться долго, я знаю. Но пока это длится, я хочу наслаждаться этим. Ты позволишь мне? Я никогда ничего у тебя не попросила. И никогда не попрошу ничего другого.

Ей была дана мудрость. Удивительная, невероятная мудрость. Айдан положил руку ей на грудь. Биение ее сердца по сравнению со стуком его собственного напоминало трепет птичьего сердечка — так по-смертному быстро, по-смертному сильно.

— Я говорил тебе, что люблю тебя?

Он никогда не говорил этого. Она знала это и без слов. Но слова обладали силой; в них была заключена власть. С криком, в котором звучала почти боль, она прижалась к нему. горячие слезы обожгли его плечо. Это были не слезы горя. не совсем.

Вы читаете Аламут
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату