— Ради этого я буду весел, — пообещал Айдан, обнимая ее. — Ради тебя.
Она подняла залитое слезами лицо.
— Со мной?
— С тобой.
Она улыбнулась сквозь слезы — светлой и безмерно счастливой улыбкой.
Бедный принц, размышляла Джоанна. Он сходит с ума не только от страха за нее. Он ревнует; и он вырван из привычного ему окружения. Он привыкнет к этому. Для мужчины столь высокого положения и отваги этот мир был широко открыт и полон чудес.
Для женщины это было иначе. Странно, более тайно. Однако вместе с тем это не было клеткой, как мог бы подумать непосвященный. Замки были позолочены, и ключ от них находился в женских руках, если она знала, как мудро распорядиться им.
У мужчин был мир под солнцем, блистающие мечи, войны и подвиги. Большинство из них не знало, или предпочло забыть, что существовал и другой мир, внутренний мир, мир вуалей, решеток и занавешенных носилок. Там не блистали мечи; свет солнца был затенен или пойман в ловушку стен. Но королевство могло расцвести или пасть из-за слов, произнесенных в этих укромных местах.
Джоанна не была госпожой внутреннего королевства. Для этого надо было родиться и вырасти здесь, к тому же она имела огорчительную склонность к мятежным порывам. Но все же ее мать научила ее всему, чему могла, и она провела два года в гареме в Алеппо. Она знала, как идет эта игра, хотя и не знала все ее правила.
Франкская кровь и воспитание могли послужить оправданием некоторым ее промахам, а все остальное должно было довершить ее пребывание в Доме Ибрагима. По крайней мере, она понимала кое- что в торговле и знала правила вежества.
Джоанна всегда ходила к колодцу вместе с женами дядюшки Мустафы, в частности, с Умм Джафар, которая была старше своего мужа и ощутимо выше его по положению. Она сделала так же много, как и он, для процветания Дома Ибрагима в Дамаске.
Именно она представила Джоанну женщинам своего круга. Не все из них были купеческими женами. И не все были арабками или сирийками. Женщины сельджуков, в отличие от франкских леди, не были заносчивы в вопросе различия войны и торговли. В последнее время в их компанию вошла одна или две курдских
Это было разумно. Кому еще можно доверять, как не своей семье?
У всех возбуждала интерес франкская женщина, говорящая по-арабски, словно благородная жительница Алеппо. Однако обитательницы Дамаска были учтивы. Они прилагали все усилия, чтобы она не чувствовала себя здесь неловкой чужеземкой. Они не задавали ей неделикатного вопроса, почему она путешествует без мужа. Они желали, даже жаждали, услышать о ее сопровождающем, франкском рыцаре, о котором их мужья толковали с неменьшим интересом.
Ей надо было подготовиться получше. Она краснела и заикалась: эти глаза, искушенные в интригах, наверняка подмечали каждый промах, каждую запинку и точно знали, о чем эти промахи говорят.
И что, если так? Что они могут доказать? И для чего им это? Джоанна могла бы поспорить, что она не единственная женщина в Дамаске, ищущая удовлетворения не на супружеском ложе.
Она по-прежнему краснела, но голос ее стал тверже.
— Красивый? — переспросила она. — Если вам по вкусу персидская красота, все округлое и нежное — нет, совсем некрасив. Но если вам нравятся мужчины высокие и худые, как охотничьи коты — о да, он красивый мужчина. Как молодой месяц в Рамадан. Как пустынный сокол. — Она улыбнулась, озорно сверкнув белыми зубами. — Нет, он совсем не похож на франка. Он действительно выглядит цивилизованным человеком.
И все они засмеялись, и сласти снова пошли по кругу, и Джоанна порой вступала в разговор и рассказала одну-две наименее вызывающих истории, услышанных от Герейнта. Но по большей части женщины сами рассказывали истории о красивых мужчинах, которых они видели, или о которых слышали или мечтали. Кое-какие из этих историй, дойди они до мужских ушей, заставили бы эти уши запылать. Женщины гаремов хранили стыдливость для того, чтобы демонстрировать ее мужчинам.
В это утро Умм Джафар особенно настаивала на том, чтобы Джоанна уделила самое тщательное внимание своему туалету. Джоанна по утрам никогда не была в хорошем состоянии, даже если ей разрешали валяться в постели, пока солнце не встанет совсем высоко. К тому же прошлая ночь была более обессиливающей, чем обычно. Ей хотелось полежать в саду и подремать, а не играть в политику под видом гаремных сплетен.
Она неохотно подверглась умыванию, причесыванию и накрашиванию. Для нее были приготовлены новые одежды, от нижнего белья до накидки, еще более великолепные, чем те, которые были на ней. Расшитые золотом края, верхнее платье и накидка того же грозового синего цвета, что и ее глаза. Алия настояла, чтобы Джоанна — Джахана, как произносили здесь — надела ожерелье из ляписа, и конечно, серьги в тон ему, и обруч, удерживающий вуаль. Когда все было завершено, Джоанна была увешана самоцветами, как султанша, и ее настроение, несмотря ни на что, стало улучшаться.
Если бы он мог видеть ее сейчас…
Сегодня ночью.
Умм Джафар ждала ее. Ездить в носилках было тяжелым испытанием, они тряслись и раскачивались в зыбком ритме, и женщины делали все, чтобы не повалиться друг на друга. Умм Джафар, даже в ее возрасте, сохраняла равновесие, как танцовщица, Она ни разу не потеряла его.
Джоанна научилась относиться к езде в носилках, как к путешествию на лошади или на верблюде. Отвлекая себя болтовней. Неистово сопротивляясь желанию раздвинуть занавеси и спрыгнуть на улицу.
— Куда мы направляемся сегодня? — спросила она, когда они отъехали от дома, носильщики шагали своей привычной тряской поступью, а евнух расчищал путь впереди, крича: 'Дорогу!' — голосом, подобным звуку боевой трубы.
Умм Джафар была плотной уютной женщиной, фигура давно оплыла
— она выносила немало сыновей, — но дух ее был силен. Он сверкал в ее черных глазах.
— Во дворец, — ответила она.
Джоанна выдержала положенную паузу.
— У тебя там друзья?
— Родня, — сказала Умм Джафар без особой гордыни. — Ты не знаешь мою двоюродную сестру Рашиду, которая вышла замуж за эмира из Баальбека. Ее дочь вышла замуж за эмира из Дамаска, которому посчастливилось быть родственником Муина аль-Дина, который правил городом до того, как его захватил старый султан. Муин аль-Дин — это, конечно, отец эмира Масуда и Исмат аль-Дин-хатун.
Джоанна пыталась не потерять нить рассуждения в этой куче имен. Это было легче, чем неделю назад: она быстро училась.
— Исмат аль-Дин? Вдова старого султана?
— И жена нового султана. Они поженились незадолго до твоего приезда.
Джоанна отодвинулась чуть назад. Это действительно была удача.
Умм Джафар улыбнулась выражению ее лица.
— Мужчины могут годами ждать личной аудиенции султана. Мы — зачем же, мы ищем хода через семейные связи, делимся сплетнями, рассказываем историю-другую, пока не перевалит за полдень. Что может быть проще?
Джоанна засмеялась, аплодируя ей.
— Просто, как восход солнца. Тебе следовало стать императрицей.
— Да, и оставить Мустафу управляться самому? Он распродаст золото по цене ячменя, и что тогда будет с Домом?
При навыке можно было рассмотреть город через занавески и посредством уха, и посредством спины. Джоанна знала, что ей это не по силам. Скорее всего, она не увидела бы ничего, кроме потных плеч носильщика впереди. Но она осознавала, что шум города изменился, стал глуше, стало возможно различить кое-что. должно быть, миновав базарную толкотню, они подошли к воротам цитадели. Где-то орал верблюд.
