Сайида вынырнула из груды. Марджана держала халат сливового цвета. Он кошмарно дисгармонировал с цветом ее волос.
Постепенно сердце Сайиды успокоило свое неистовое биение.
Она взяла халат все еще слегка дрожащими пальцами и выпрямилась, пытаясь выровнять дыхание.
— Я хочу, чтобы ты так не делала, — сказала она.
Ифрита засмеялась. На ее горле красовался узор из позеленевших синяков, но ее голос снова был прежним, осталась только легкая хрипотца. Она выглядела так, словно ей хотелось пуститься в пляс.
И она так и сделала. Она подхватила Хасана из груды тряпья и закружила его, к его вящему удовольствию.
— Ты в хорошем настроении, — промолвила Сайида чуть сердито. Улыбка Марджаны была невыразимо озорной.
— О да! Да! — Она прижала Хасана к себе и звучно поцеловала его в обе щеки. — Ты знаешь, что я сделала?
— Что-нибудь ужасное.
— О, да. Это так. Я даже никого не убила. — Эти слова чуть омрачили ее чело. Но тайна была слишком большой для нее. Она недолго помолчала, словно не в силах была высказать ее словами. Потом произнесла: — Теперь он у меня.
— Он?
— Он! — Она подскочила; по-другому это нельзя было назвать. — Мой франк. Я схватила его прежде, чем кто-либо узнал, что я сделала, и унесла его прочь. Теперь он в безопасном месте, до тех пор, пока я не буду готова заявить на него права.
Марджана говорила так, как будто эта детская глупость была великим откровением. Сайида попыталась внести в происходящее хоть немного здравого смысла.
— Разве у него нет собственного мнения? Или ты не позволишь ему иметь это мнение?
— Оно у него будет. Когда я буду готова. — Она снова рассмеялась, почти — Аллах помоги всем нам — захихикала. — Ты помнишь, как едва не отравила меня? Я утянула бутылку. Он будет спать, пока я не захочу разбудить его.
Хуже и хуже.
— А потом?
— Он проснется. — Она сделала паузу; Сайида уже отчаялась притушить ее ликование. — Ты не понимаешь. Он проснется, в том месте, которое я приготовила для него. Он будет в ярости, я знаю. Но я приручу его. От ненависти до любви вообще нет расстояния; а мы принадлежим друг другу. Он ребенок, но у него есть начатки здравого смысла. Он увидит то, что должен увидеть.
— Ты несешь совершенно безумный бред, — вздохнула Сайида.
Даже это не затронуло Марджану.
— Ты смертная, — возразила она. — Ты думаешь, как смертные. Он и я — мы одного племени. Он запомнит это. Он поймет, как поняла я.
— Да будет на то воля Аллаха, — сказала Сайида.
Сайида надела вуаль и халат этой ночью. Марджана с радостью помогла ей: вымыть волосы с капелькой хны, принадлежащей Лейле, и стянуть их заколкой, которую сделал сам Маймун, серебряной с бирюзой; и подкрасить глаза, и даже чуть надушиться. С самой свадьбы она не чувствовала себя столь близкой к красоте.
Маймун задерживался. В этом не было ничего особенного: он ужинал с одним-двумя друзьями, которые любили проводить всю ночь за игрой в триктрак. Маймун мог остаться ненадолго, решив, что мужчин не пристало проявлять слишком большое желание к своей жене.
Она ждала в одиночестве. Хасана забрали Фахима и Марджана. Она подумывала, не скоротать ли ожидание в их обществе, но ведь Маймун мог вернуться, пока она сидит там. Она притерпевалась к своей непривычной роскоши, пытаясь не стереть краску с век. Если он не придет скоро, она будет чувствовать себя не великолепно, а глупо. Что ей делать с краской, духами и крашенными хной локонами? Она просто неуклюжая Сайида, и ей не добавит красоты даже наряд султанской невесты.
Она узнала шаги Маймуна: такие же плотные, как он сам, и слегка самоуверенные. Они вырвали ее из полудремы, и заставили ее принять позу, которая, по словам Марджаны, подходила ей больше всего. Она была напряжена, как все время в эти дни, с тех пор, как у нее завелась тайна.
Он помедлил за дверью. Она не шевелилась. Иногда у его друзей бывало вино, но она предпочитала не знать об этом. Но всегда знала, потому что тогда он двигался осторожнее и говорил свободнее, и пахло от него мятой.
Он медленно вошел. Брови его были нахмурены. Ее обоняние не уловило ни запаха вина, ни запаха мяты, но что-то более сладкое. Это напомнило ей о…
Она была одета в одежду с тем же запахом. Душистая вода Лейлы.
Нет. Он никогда не сделал бы этого. Не с женой своего господина.
Его глаза не отрывались от ее лица. Он вообще не видел ни ее вуали, ни халата, ни даже краски, делавшей ее глаза почти прекрасными. Он сказал:
— Ты скрывала кое-что от меня.
Она открыла рот, снова закрыла.
— Я говорил тебе, — продолжал он. — Я говорил, чтобы ты не встречалась с ней.
Она могла бы солгать. Могла отрицать все. Могла закричать на него. Она спокойно сказала:
— Кто сказал тебе, что она была здесь?
— Лейла.
Это вырвалось у него прежде, чем он подумал. Он покраснел.
— Это было предательство, — промолвила она.
Его румянец стал багровым.
— Ты признаешься в этом?
— Я не хочу лгать. — Руки Сайиды дрожали. Она сжала их. — У меня не было выбора, Маймун. Она была ранена; ей было плохо. Ей больше некуда было идти.
Он двинулся на нее.
— Я запретил тебе. Ты ослушалась меня. Как ты осмелилась? Как ты
Ее спина коснулась стены. Она даже не помнила, когда начала отступать. Она никогда не видела Маймуна таким.
— Маймун! Выслушай меня. Она друг. Она пришла ко мне. Я была ей нужна. Как я могла прогнать ее?
— Я запретил тебе видеться с ней.
Он прижал ее к стене. Она пыталась высвободиться; он сбил ее с ног. Она не должна кричать… не должна.
— Почему? Почему ты так ненавидишь ее?
— Она — это ужас. Она убивала больше раз, чем можно сосчитать.
— Кто сказал тебе это?
Он не ответил.
— Это Лейла, ведь так? Ты знаешь, как мало любви она питает ко мне.
— Иногда она говорит правду.
— Ты даже
— Женщину? Это женщина? Я знаю, чья она рабыня. Я знаю, каким проклятьем она была для вашей семьи. Я знаю все, Сайида. Ты думала, что сможешь утаить это от меня, так? Все вы так думали. — Он презрительно усмехнулся. — Евнух Бахрам. Бахрам, лишенный мужественности, со страстью к кинжалам с серебряной рукоятью. Вы делали из меня дурака.
Она схватила его за халат.
— Маймун. Прекрати. Пожалуйста, прекрати.
Он легко оторвал от одежды ее руки.
