— Нет, не прекращу. Ты не прекратила привечать ее, хотя я строго запретил тебе.
Что-то ломалось. Она не хотела этого. Она пыталась собрать все воедино, заставить голос не дрожать.
— Я была ей нужна. Я знаю ее с тех пор, как была ребенком. Я не могла выгнать ее.
— Ей не нужен никто и ничто. Ты выбрала. Ты выбрала ее и ослушалась меня. Что еще ты делала? Куда ты ходила? С кем виделась? Говорила? Спала? Быть может, мой сын — вовсе не мой сын?
— Маймун, — произнесла она. — Перестань.
Он рывком поставил ее на ноги. Его слюна брызгала ей в лицо.
— Перестань? Ты приказываешь мне, женщина! Ты смеешься мне в лицо? Ну, давай, говори правду. Расскажи, как ты издевалась надо мной.
— Я этого не делала.
— Лгунья.
У нее перехватило дыхание; из горла рвался всхлип.
— Не называй меня так.
— Я буду называть тебя так, как хочу.
Она больше не могла сдерживаться. Ей было плохо. Она не хотела этого. Но это чувство было слишком огромным; оно было слишком сильным. Это был гнев.
Гнев делал голос мягче, мягче.
— Не будешь, — сказал этот гнев.
Маймун ударил ее так, что голова мотнулась на шее.
— Буду. Лгунья. — Пощечина. — Лгунья. — Пощечина. — Лгунья!
Она высвободила руки и ударила его со всей силой гнева, горя и боли от его предательства.
Он ударил ее так, что она упала.
— Это, — произнес голос столь же мягкий, как голос гнева Сайиды, — был не очень умный поступок.
Сначала он, казалось, он не слышал этого. Он изумленно смотрел на Сайиду, словно не понимал, как вышло, что она очутилась там, распростертая у его ног. Она посмотрела вверх. Она с холодной определенностью понимала, что чувство, проснувшееся в ней, было ненавистью.
Марджана шагнула между ними. Она была в белом. На фоне темной плотной фигуры Маймуна она казалась языком пламени. Хасан, широко распахнув глаза, цеплялся за ее шею.
Лицо Маймуна из багрового стало белым, как накидка Марджаны.
Она вообще не обращала на него внимания.
— Должна ли я убить его? — спросила она.
Сайида с трудом сглотнула. Ее губа была разбита, во рту чувствовался привкус крови.
— Нет, — ответила она. — Нет, он не стоит того, чтобы его убивали. — Она помедлила. — Ты ведь ничего не сделала Лейле?
Ифрита улыбнулась с ужасающим очарованием:
— Нет. Ничего. Кроме… — Голос ее утих.
— Что ты сделала?
Ее опасения заставили Марджану расхохотаться.
— Ничего преступного, поверь. Я просто наложила на нее заклятье. Своему мужу она должна будет рассказать правду, и только правду, все, что у нее в мыслях, без малейшей утайки. Это прольет свет на все, что случилось.
Сайида не могла смеяться. Она не думала, что когда-либо вообще сможет снова смеяться. Но она выдавила улыбку:
— Могу представить.
Глаза Марджаны сузились; она наклонилась к Сайиде. пальцы ее коснулись разбитой губы. Ифрита зашипела.
— Он ударил тебя.
Сайида хотела сказать, что это ничего. Не ради любви к Маймуну. Просто потому, что не хотела, чтобы любое человеческое существо умерло из-за нее.
Но он заговорил первым, разъяренный, слепой к любым доводом рассудка, понимающий только то, что он — мужчина, а она, даже она — женщина.
— Да, я ударил ее. Она моя жена. И она принадлежит мне, чтобы я делал с ней все, что захочу.
— Принадлежит? — Это было произнесено нежно. По-девичьи мягко, по-девичьи сладко. Смертельно опасно.
Он слышал только мягкость. Он выпятил грудь.
— Принадлежит. — Он протянул руки. — Отдай мне моего сына и убирайся.
Хасан уткнулся лицом в плечо Марджаны. Она переводила взгляд с него на его отца. Ноздри ее раздувались.
— А что ты сделаешь, если я откажусь? Побьешь меня?
— Хорошая трепка пошла бы тебе на пользу.
— Ты так думаешь? — Она вся была огромные глаза и девичье изумление. — Ты действительно так думаешь?
Даже он вряд ли был настолько глуп, чтобы принять это за чистую монету. Он помедлил, прищурив глаза. Марджана прижималась щекой к волосенкам Хасана. Одной рукой она держала ребенка. Другой обнимала за плечи Сайиду.
Маймун резко выбросил руки вперед. Одна, сжатая в кулак, должна была нанести удар одной из женщин. второй он пытался ухватить Хасана. Марджана отскочила. Сайида бросилась вперед. Она не знала, кого из них она пыталась защитить. Его кулак с размаху ударил ее по голове, отбросив ее на ифриту. Марджана закричала. Сайида тоже пыталась крикнуть:
— Нет! Не убивай! Не убивай…
Тишина.
Сайида с трудом села. Крестец протестовал: он помнил прикосновение камня. Голова кружилась, и не только от удара.
Комната вокруг была ей незнакома.
Она оперлась о пол руками. Да, камень. Поверх него — ковер, богатый и яркий, словно драгоценность. Лампы, собранные в гроздь; занавеси из шелка, огненно-красного, огненно-голубого, огненно-золотого.
Марджана — белое, алое и яростное кошачье-зеленое, и Хасан, глядящий на все с хмурым удивлением.
Сайида протянула руки. Марджана опустила Хасана ей на ладони, и Сайида прижала его к себе, пытаясь не дрожать. Скоро, очень скоро, она сорвется на истерический крик.
— Где… — попробовала спросить она. — Где мы?
— Далеко. — Марджана опустилась перед ней на колени. — Это мое место, моя тайна.
— Это сюда ты уходишь, когда исчезаешь?
— Иногда.
Сайида обняла Хасана и стала покачиваться. Ей было холодно; внутри нее все застыло. Сегодня ночью не выдержало и сломалось нечто большее, чем ее терпение.
— Ты ведь… ты ведь не убила его? Да?
— Ты сказала мне не делать этого. — Марджана колебалась. Она выглядела… выглядела неуверенной в правильности этого выбора. — Я оставила его таращить глаза и кричать, чтобы ты вернулась.
Сердце Сайиды сжалось.
— Я могу вернуть тебя, — предложила Марджана. — Если ты хочешь этого.
— Нет. — Сайида не предполагала сказать это. Но ее язык двигался по собственной воле. — Нет. Он назвал меня лгуньей. Он отказал мне в доверии и в чести. Он хотел посадить меня в клетку. Я не хочу возвращаться туда.
— Я не собираюсь тебя заставлять.
