могли и без помощи норвежцев — самым примитивным, можно сказать варварским путем: подорвали бы его динамитной шашкой или подцепили бы тросом да и дернули любым кораблем. Норвежцы, например, сделали это с помощью гидравлического робота. Но весь смысл открытия люка состоял в том, чтобы открыть его в герметичных условиях, дабы не затопить десятый отсек сразу — при вскрытии шлюзовой шахты. Отрабатывался именно этот последний ритуальный — шанс. И отрабатывался для того, чтобы и адмирал Попов, и любой матрос-спасатель могли с чистой совестью сказать — мы сделали все, что можно было сделать. Потому и бились сутками о стыковочную площадку наши «бестеры», рискуя жизнями своих пилотов.
Прежде, чем убедиться, что стыковочная комингс-площадка повреждена, на нее надо было опустить многотонный подводный аппарат. Посадить мини-субмарину на кольцо метрового диаметра так же сложно, как посадить вертолет на такой же пятачок высоко в горах. Тем не менее нашим акванавтам это удалось сделать, правда, не с первого и не с пятого раза. Три раза удалось состыковаться с горловиной спасательного шлюза. Три раза пытались откачать воду из шахты прежде, чем убедились в том, во что так не хотелось верить — вода не откачивается, шахта негерметична. Чудовищный взрыв повредил и ее, где-то трещина, и сквозь нее приходится откачивать море. Определить место трещины из аппарата невозможно. И только окончательно убедившись, что войти в отсек, не затопив его, нельзя, и были приглашены иностранцы: теперь делайте, что хотите, вскрывайте, как хотите — мертвым это уже все равно. Последний шанс был исчерпан с последней стыковкой «бестера», когда стало предельно ясно — море из шахты не откачать.
Капитан 1-го ранга Михаил Тужиков: «…К деформированной комингс-площадке не пристыкуешься, хотя снаружи на борту лодки у каждого отсека есть выгородки ЭПРОН. Под крышкой — штуцеры, через которые в отсек можно подавать воздух, электроэнергию и даже горячий кофе. Спустить водолаза, присоединиться…
Впрочем, спасатели уже 14-го, в понедельник, знали — никого в живых нет. И тогда уже столкновение с чужой подводной лодкой стало одной из наиболее вероятных версий. Это значит, что наших моряков убили, пусть не умышленно, но убили. Вспомните слова Попова, командующего Северным флотом, ведь он не просто так сказал: „Я всю жизнь посвящу тому, чтобы взглянуть в глаза человеку, который все это устроил“.
На вопрос, почему не воспользовались „эпроновскими“ выгородками, не подсоединили к отсеку воздушные шланги, исчерпывающе ответил пилот „Приза“, едва ли не самый первый обследовавший затонувший крейсер капитан 3-го ранга Андрей Шолохов:
— „Эпроновские“ выгородки — в них клапана для продувания балластных цистерн, штуцера подачи воздуха — были сорваны и валялись рядом с лодкой. Я думаю, они слетели при сильнейшей деформации корпуса после взрыва.
Официальные сообщения из района спасательных работ то и дело „опровергались“ журналистами, недопущенными в этот район.
„Нам все врут… Не было там никаких подводных течений! Об этом нам говорили и пилоты-акванавты, и сами норвежские глубоководники“.
Течения безусловно были. Это открытое море, точнее часть Северного Ледовитого океана. Два раза в сутки приливно-отливные течения весьма заметны над водой (у берега) и весьма ощутимы под водой. Просто первые спуски проводились экстренно — дорог был каждый час. Потом стали учитывать график приливов и отливов, поэтому водолазы смогли спокойно стоять на корпусе и пошли доклады, что „никаких течений“ нет.
Читатели газет и телезрители были очень недовольны действиями наших спасателей. Даже некоторые специалисты считали, что попытки стыковок, большей частью неудачных, были сколь трагичны, столь и банальны:
„Видимо, экипажи спасательных аппаратов давно не выходили в море, не тренировались. Нет нормальных батарей, на аппаратах — под видом экономии старые стоят, и прочее. И того навыка, который был у старых членов экипажей — там работали мастера высочайшего класса, — попросту нет. Спасательная служба флота в очень плохом состоянии…“
Все это так. Но даже несмотря на это, на старые батареи и потерю, быть может, былых навыков, пилоты „бестеров“ и „призов“ все же сделали то, что от них требовалось — состыковались с аварийно- спасательным люком атомарины. Они бы безусловно его открыли и спустились в отсек до прибытия норвежских водолазов, если бы шлюзовая камера этого люка не была затоплена…
Поверим рассказу одного из опытнейших подводных спасателей капитану 3-го ранга Андрею Шолохову. Его „Приз“ опустился на „Курск“ 17 августа.
— …При первом погружении мы работали чуть больше четырех часов. Восемь раз садились на комингс лодки и последний раз „сидели“ на нем больше двадцати минут — четко на посадочной площадке.
Как это происходит? Зависаем и, со всей дури работая винтами, придавливаем аппарат к посадочной площадке.
…У нас есть устройство, захватывающее обух на крышке люка. Обух — обычный металлический выступ. Захватив его, мы стали подтягивать аппарат. Но так называемого присоса не произошло. И обух мы согнули, потом пришлось его переваривать.
Почему не произошло „присоса“? Либо негерметичность стального стакана, в котором находится люк, либо негерметичность присасываемой камеры.
Открывать входной люк при таких обстоятельствах было бессмысленно. Командир „Приза“ поясняет это так:
— Наша задача — пристыковаться к комингс-площадке (и они ее выполнили! — Н. Ч.). Дальнейшие действия за двумя подводниками (с однотипной „Курску“ лодки. — Н. Ч.), которые должны были спуститься в камеру присоса и в стакане комингс-площадки открыть специальный клапан. Открыть и посмотреть: если давление начнет повышаться, значит, в лодке вода.
А поднимать люк было бессмысленно. Если бы в лодке были живые люди, они открыли бы люк сами и вышли на поверхность с индивидуальными спасательными аппаратами. Открыв люк, мы бы их просто утопили.
Заметим — 17 августа российские акванавты установили, что обеспечить герметичный стык между тубусом спасательного аппарата и стаканом аварийного люка — невозможно. Невозможно по причине того, что стакан „не держит вакуум“ — где-то трещина, до которой не добраться. С этого момента отпала необходимость в иностранной помощи, поскольку и пилоты английской мини-субмарины столкнулись бы с той же самой безысходной проблемой трещина, которая возникла при взрыве ли, при ударе о грунт — не давала возможности осушить переходную камеру. Все. Это был приговор тем, кто еще мог жить в девятом. Специалистам это было ясно, как дважды два. Но высокое начальство, но родственники погибших, но читающая и припавшая к телеэкранам публика не хотели верить в такой исход.
Отовсюду понеслись гневные крики: „Вы ничего не можете, у вас допотопная техника, вы растеряли все навыки! Надо было сразу просить иностранной помощи!“
И тем не менее 17 августа полуживая, полуразграбленная, кем только не клятая спасательная служба российского военно-морского флота в виде обшарпанного и немолодого судна „Михаил Рудницкий“ доказала, что она могла без посторонней помощи извлечь подводников из кормового отсека! Восемь раз за одно погружение садился „Приз“ на комингс-площадку! Это что — утраченные навыки? Этого мало для того, чтобы убедиться — в невозможности присоса к комингс-площадки?
Представим на минуту — роковая трещина не повредила стакан аварийного люка — уже тогда, в то первое погружение „Приза“, на его борт смогли бы перейти первые три подводника, если бы они были еще живы, если бы их отсек был сухим и „держал“ давление. Но не было ни того, ни другого, ни третьего…
Право открыть входной люк, когда уже не было никакой опасности затопить уцелевших, предоставили норвежским водолазам, они-то и снискали себе ореол настоящих „профи“, истинных спасателей, которых позвали слишком поздно из-за „морских амбиций“ и „преступной медлительности“ негодяев-адмиралов.
Одни комментаторы громко гневались и клеймили всех направо и налево, другие бесстрастно „информировали“: „Рудницкий“ продолжает тщетные попытки закрепления спасательного снаряжения на
