— Костя! — И покрутил пальцем у виска.
Я развел руками.
Трос вскоре лопнул.
С прилетом Николая Петровича Чикера вся комиссия притихла. Бог ЭПРОНа. Что скажет?
Чикер заперся в моей каюте на «Карабахе» и просидел в ней над расчетами сутки. Ему только чай носили. К утру он объявил результаты своих вычислений: чтобы поднять линкор, как минимум требовался год. Об этом Чикер доложил в Москве Булганину. Тот — Хрущеву. Хрущев не стал смотреть расчеты, а велел Булганину самому во всем разобраться и решать. Чикер затребовал для своей экспедиции линкор «Севастополь». То был последний линкор на нашем флоте. Ему его дали.
Чикер свое обещание выполнил.
Ну а для нас тихий ад спасательных работ кончился на восьмые сутки. «Карабаху» приказано было идти в Феодосию. Только отошли, как на траверзе Константиновской батареи у нас из-под днища вынырнул труп погибшего «новороссийца». Дали семафор на рейдовый пост. Пришла шлюпка, моряка забрали…
Для моих нервов это было, что называется, последней каплей. Встал под горлом комок — дышать не могу. Спустился в свою каюту. Там, в гальюне, меня вывернуло. А потом хлынули слезы. Умылся. Привел себя в порядок, а через восемь часов повторилось все снова.
Вышедшая из корпуса опрокинутого линкора семерка внушила спасателям надежду, что удастся спасти и остальных узников подводного лабиринта. О том, как события развивались дальше, поведал в своем письме капитан 2-го ранга запаса В.Ф. Романов, служивший в ту пору лейтенантом — помощником командира по водолазному делу на спасателе подводных лодок «Бештау».
«Наше судно, — пишет Владимир Федорович, — ошвартовалось за гребные винты опрокинувшегося линкора, и мы приступили к спасательным работам.
Одновременно было приказано спустить водолаза в ПЭЖ и спасти, если он жив, начальника технического управления нашего флота капитана 1-го ранга Иванова. Предупредили, что в посту энергетики и живучести Иванов переоделся в рабочий китель с капитан-лейтенантскими погонами и, скорее всего, должен находиться именно в ПЭЖе. Через кормовой люк мичман Капослез (старшина команды водолазов со спасателя подводных лодок „Скалистый“) проник внутрь опрокинутого корпуса. До ПЭЖа Капослез добирался по захламленным коридорам опрокинувшегося корабля, забитым к тому же и трупами, целых семь часов. Его обеспечивали еще три водолаза.
Капитана 1-го ранга Иванова Капослез в ПЭЖе не обнаружил. Там были тела лишь трех матросов.
Потом поступило приказание извлечь из линкора секретные документы и тела погибших. В тот же день мы с инженер-капитан лейтенантом Фридбергом и трюмным мичманом (фамилии не помню) дважды спускались через приваренную камеру, а затем кингстонную трубу внутрь корпуса — перекрывали там клапаны, тщетно искали тело Иванова.
Во время второго спуска труба кингстона ушла под воду (линкор медленно погружался), и мы с большим трудом поднырнули в трубу и выбрались наверх. Больше в корпус корабля не спускались.
К утру 30 октября днище скрылось под водой. На третьи сутки обнаружили, что в 28-м кубрике находятся живые люди…»
Меньше всего я ожидал услышать подробности спасения этих людей в кабинете первого заместителя Главнокомандующего Военно-Морским Флотом СССР Адмирала Флота Н. И. Смирнова. Среди прочего разговор наш коснулся «Новороссийска», и Николай Иванович тяжело задумался.
Первый заместитель Главнокомандующего Военно-Морским Флотом СССР Адмирал Флота Н. И. Смирнов*.
— В конце пятьдесят пятого я командовал подводными силами Черноморского флота. В то время на наших кораблях работал замечательный ученый-физик Аркадий Сергеевич Шеин. Он испытывал опытный образец аппаратуры звукоподводной связи (ЗПС). С помощью этой системы подводная лодка могла переговариваться с другой подводной лодкой, находясь на глубине. Сейчас ни один подводный корабль не выходит в море без аппаратуры ЗПС. А тогда, как ни странно, в целесообразность ЗПС верили не все, и Шеин проводил свои эксперименты как бы полуофициально. Во всяком случае, мы, подводники, делали все, чтобы ему помочь.
Когда в памятную октябрьскую ночь меня разбудил звонок оперативного дежурного и голос в трубке сообщил о несчастье с «Новороссийском», я сразу же подумал о Шеине и его аппаратуре: а не поможет ли она в этой беде?
Доложил о своей идее начальству, получил «добро», и к рассвету 29 октября мы вместе с изобретателем и его приборами прибыли на катере к месту катастрофы. Днище линкора еще возвышалось из воды.
Шеин поставил гидрофон-излучатель прямо на корпус корабля и дал мне микрофон. С борта катера я стал медленно повторять: «Всем, кто меня слышит! Всем, кто меня слышит!.. Ответьте ударом металлического предмета в корпус!»
Едва я опустил микрофон, как корпус линкора загрохотал от ударов. Насчитали ударов шестьдесят. Теперь надо было определить, кто где находится. Я взял схему линкоровских помещений и разделил ее карандашом на три части: нос, середину, корму. Затем обратился по звукоподводной связи только к тем, кто находился в носу. Люди откликнулись, и я пометил на схеме число ударов. Точно так же обследовали середину и корму.
Потом я стал называть номера кубриков. Если там кто-то находился, тут же откликались стуком… Так довольно быстро мы составили точную схему нахождения людей в недрах линкора. Самыми старшими среди них по опыту, годам и званию был начальник Техупра флота инженер-капитан 1-го ранга Иванов. Я обратился к нему: слышит ли он меня? Иванов ответил стуком из района первого машинного отделения. Весь личный состав поста энергетики и живучести перешел именно туда. К сожалению, наша связь была односторонней: меня слышали, но ответы на вопросы давались только ударами по металлу.
Я спросил: «Как самочувствие? Ответьте по пятибалльной шкале!»
В воздушной подушке они провели уже несколько часов, и воздух там изрядно подпортился, и все же — мужественные люди! — из первого машинного простучали пять раз. И даже потом, теряя от удушья сознание, они все равно стучали: «Самочувствие хорошее».
Несколько человек скопилось в 28-м (кормовом) кубрике. К ним послали водолаза, но тот не смог туда пробиться. На его пути трупы погибших стояли стеной. Пошел второй и тоже вернулся ни с чем…
Мичман Н. С. Дунько:
— Я эту историю, наверное, точнее знаю. Мне ее водолаз, тот самый, что в кубрик проник, старший матрос Попов, в подробностях рассказывал. Да и от Хабибулина тоже не раз слышал…
Когда Сербулов дал команду покинуть корабль, Хабибулин, строевой третьей башни, прыгнул за борт. Он потом сам удивлялся: «Прыгал в воду, а оказался в помещении!»
Из кубрика, куда он попал, воздух выдавливало с такой силой, что руку Хабибулина втянуло в узкий и глубокий иллюминатор, проделанный в броне. Никак не мог он вытащить руку. Несколько раз накрывало водой, хватал воздуху и снова рвался, пока не освободился наконец… Он тут же полез по трапу выше, но линкор уже перевернулся, и Хабибулин попал из 28-го кубрика, где он находился, в 31-й, расположенный палубой ниже. «Лезу, лезу, рассказывал он, — а на голову мне что-то давит. Пощупал — нога. Слышу плач. Матрос молодой, дневальный по кубрику, растерялся, верх с низом перепутал, навстречу мне лезет. Я ему: „Молчи, салага, давай койки раскатывай, на матрасах спасаться будем!“»
В общем, образовалась у них в 31-м кубрике воздушная подушка, но вода медленно поднималась. Темно, холодно… Нащупали чемодан, нашли флакон с одеколоном. Выпили для согрева. Там же и утюжок обнаружился, он им потом тоже пригодился.
Просидели они так до утра, вдруг слышат из-за борта человеческий голос: «Всем, кто нас слышит! Простучите номер кубрика и количество людей в нем».
Простучали они утюжком: «31-й кубрик, два человека». Сначала хотели простучать число людей побольше, чтобы скорее спасатели пришли. Но честно отбили — «два».
Теперь о водолазах. Ребята, конечно, рисковые…
Поясню чуть подробнее, что Николай Стефанович имел в виду, когда определил работу водолазов
