одним лишь словом — «рисковая».
Водолазам надо было пробраться не просто в затонувший корабль, а в корабль все еще тонущий. Опрокинувшийся линкор медленно, но неостановимо погружался еще несколько суток: сначала с поверхности моря исчезло днище, потом толща воды над ним все росла и росла. Линкор уходил в сорокаметровый слой донного ила, пока не уперся стальными мачтами в твердые материковые глины. Так что водолазам приходилось искать дорогу к палубным люкам уже не в воде, а в полужидком месиве взбаламученного ила. Им надо было проползать под линкор, затем, волоча за собой шланг-сигнал и кабель подводного светильника, пробираться по шахтам сходов, по затопленным лабиринтам коридоров, проходов, трапов… При этом каждую секунду в стеклах их шлемов могло возникнуть такое, отчего и на берегу сердце застынет: человеческое лицо, искаженное муками удушья, обезображенный труп, покачивающиеся в потревоженной воде тела погибших матросов… Каждый из спасателей рисковал навсегда остаться здесь вместе с ними. Но водолазы упорно пробивались к заживо погребенным…
Признаюсь, что дальнейший рассказ Дунько показался мне сплошным нагнетанием ужаса: все мы невольно сгущаем краски, когда пытаемся пронять собеседника. Но я вспомнил спасательные работы под Новороссийском на пароходе «Адмирал Нахимов», вспомнил, как гибли водолазы, проникавшие в его подпалубные тесноты, и дослушал мичмана без особых скидок на моряцкую «травлю».
Мичман Н. С. Дунько:
— Единственный путь, которым можно было добраться к Хабибулину и Семиошко, проходил через 28 -й кубрик, расположенный под верхней палубой. Едва водолаз туда пролез, как его встретила стена трупов. Он их раздвигает, а они сдвигаются. Он их в стороны, а они снова сходятся, путь закрывают. Где-то на пятом метре парень не выдержал.
Пошел второй — и тоже не смог пробиться сквозь тела мертвецов. Третий — москвич, старший матрос Попов, — попросил стакан спирта. Пошел. Всех растолкал. Очистил вход в кубрик и всплыл в воздушной подушке. Он-то и спас Хабибулина с Семиошко.
Хабибулин потом рассказывал: «Сутки ждем. Никого нет. Уже дышать трудно… Воздух портится… Вдруг вода внизу стала светлеть. Пятно от фонаря… Потом голова водолаза выныривает. „Живые кто есть?“ — спрашивает. „Есть!“ — кричим и на пробковых матрасах к нему плывем».
К тому времени воздушная подушка, в которой жили матросы, «сплющилась» до 30 сантиметров.
Первым делом Попов дал им воздух. Для этого он оттянул на запястье резиновую манжету и нажал головой золотниковый клапан в шлеме, попросил по телефону увеличить давление. Вода, подступившая было к посиневшим губам матросов, слегка отхлынула, потом пошла вниз… Образовалась воздушная подушка высотой в полтора метра. В ней уже можно было жить. А когда водолаз извлек из термоса бутылки с горячим какао, то жизнь и вовсе влилась в жилы матросов. Обжигаясь, жадно глотали живительный напиток.
Когда Попов попробовал снова уйти под воду — за помощью, — оба настрадавшихся узника вцепились в него мертвой хваткой. Как вывести их из подводной ловушки?
«Выводить людей мы послали сразу четырех водолазов, — рассказывал Романов в своем письме. — В кубрик должен был пролезть старший матрос Онуфриенко. Его проход и вывод пострадавших обеспечивал старший матрос Скапкович, а у входного кормового люка их должен был встречать главстаршина Виноградов. Онуфриенко благополучно добрался до места и доставил два кислородных дыхательных аппарата».
Молодой матрос Семиошко был из электромеханической боевой части, где проходил легководолазную подготовку. А вот Хабибулин из башни пользоваться аппаратом не умел. К тому же от пережитого оба были на грани нервного срыва. И тогда снова неведомо откуда, то ли из затопленного в кубрике динамика, то ли из-за борта — спокойный, обнадеживающий голос.
— Товарищи, — говорил Смирнов в микрофон, — эти аппараты весьма надежны и просты в обращении. Они спасут вам жизнь. Надо только соблюсти порядок включения…
И дальше — все девять пунктов, согласно инструкции… В кромешной тьме, на ощупь, они освоили эти аппараты. Вскоре доложили о готовности к выходу.
— Я сказал им: С богом! — вспоминал Адмирал Флота, — и они пошли…
Едва погрузились, как один из матросов — Хабибулин — потерял сознание и выскользнул из рук водолаза.
«Я руководил спуском по телефону, — пишет Романов, — и когда Онуфриенко доложил, что потерял своего подопечного, сжалось сердце: неужели все бесполезно?
— Поищи его как следует, очень тебя прошу.
Но водолаз и сам старался не за страх, а за совесть. Не железяку ведь потерял — человека.
— Как второй себя чувствует?
— Нормально.
Но кто даст гарантию, что и ему после всех передряг не станет плохо? Лучше одного спасти, чем двоих потерять. Что, если Хабибулин провалился в какую-нибудь шахту? Да и жив ли он?
— Жив! — откликается из недр линкора водолаз. — Нашел голубчика!
Дальше все пошло без приключений. Спасенных передали по цепочке и подняли на борт „Бештау“. Хабибулин был без сознания, он получил баротравму легких. Их обоих поместили в рекомпрессионную камеру, где они прошли полный курс лечения.
Так что всего из корпуса опрокинувшегося линкора сумели выйти только девять счастливцев».
Любая трагедия сплетена из роковых и счастливых случайностей. Одним из немногих счастливых обстоятельств в истории с «Новороссийском» было то, что неподалеку от места катастрофы — в Балаклаве — работала группа ученых-изыскателей из ВНИРО. Ее возглавлял Аркадий Сергеевич Шеин. Увы, мне не удалось с ним поговорить, Шеин умер в 1972 году, совсем еще не старым человеком. Но его ученик и ближайший помощник — радиоинженер-гидроакустик Виктор Михайлович Жестков прекрасно помнил, как их с Шеиным поднял среди ночи тревожный звонок.
Радиоинженер В. М. Жестков:
— В Балаклаве мы работали над созданием подводной беспроводной связи с легководолазами и аквалангистами. Почему-то наши изыскания интересовали больше рыбаков, чем военно-морское ведомство, хотя черноморские подводники во главе с контр-адмиралом Н. И. Смирновым оказывали нам всяческую поддержку.
На сорок пятые сутки, закончив испытания нашей аппаратуры, мы стали готовиться к отъезду домой. Билеты купили на 29 октября. А накануне прощались с морем, гуляли по севастопольскому Примбулю и любовались, как заходил в бухту красавец-линкор, как становился он на бочки…
В три часа ночи нас разбудили военные моряки и предложили немедленно подготовить нашу аппаратуру к работе. Нас спросили: «Что вам нужно?»
Шеин попросил четыре танковых аккумулятора. Их доставили тотчас же. Мы быстро перенесли свои ящики на катер-торпедолов и через час-другой уже входили в Северную бухту Севастополя. Еще издали заметили, как мечутся по воде лучи прожекторов. Подумалось — учения идут. Но вскоре увидели днище опрокинувшегося линкора, толпы людей на береговых откосах, истошный бабий вой, крики и все поняли…
Из воды торчал лишь один скуловой киль. На него и поставили наш излучатель — железный бочонок с касторовым маслом, внутри которого размещалось сегнетовое кольцо — главное изобретение Шеина.
Я включил аппаратуру, довел ее до рабочих параметров. И тогда Николай Иванович Смирнов не без волнения взял микрофон.
Мы работали на связи и день, и два, и три… На третьи сутки прорезался голод. Аркадий Сергеевич попросил меня: «Пошарь по рундукам, может, найдешь чего». На торпедолове, с которого мы не сходили почти две недели, нашлись лишь луковица да полбуханки хлеба. Правда, на следующий день по распоряжению Смирнова нам стали доставлять горячую пищу. Впрочем, что значили все наши неудобства по сравнению с горем, обрушившимся на флот и город?!
Единственное, что скрасило те дни, так это удачный выход из корпуса семерых моряков. Аппаратура ЗПС сыграла в их спасении решающую роль. Благодаря ей адмирал Смирнов инструктировал новороссийцев, как пользоваться дыхательными аппаратами. Он же все время, пока они были в корпусе,
