еще не до конца рассосался липкий комок недавнего испуга. Настороженно и медленно шагая, хоббит стал приближаться к неподвижно застывшим Олмеру и Санделло.
Идя к ним, хоббит имел несколько мгновений, чтобы лучше рассмотреть называвшегося золотоискателем. Глядя снизу вверх, он видел над завязками плаща мощную шею с пересекавшими ее заметными морщинами, выдававшими немалые прожитые Олмером годы – большие, чем можно было бы дать, глядя на его загорелое лицо. Олмер тоже шагнул вперед, и хоббит увидел его высокие кожаные сапоги с дугами потертостей от стремян на подъемах. Санделло ни на шаг не отставал от своего господина.
– Я рад, что встретил тебя, половинчик, – приветливо улыбнувшись, сказал тот, – хоть и не знаю твоего имени. Меня зовут Олмер. Я рад видеть тебя идущим по дороге мужчин и хочу вернуть тебе старый долг. Да, не удивляйся, в Пригорье с тобой поступили несправедливо, и тот, кто первым обидел тебя, понес наказание. Да и ты, любезный Санделло, был не прав, вступившись за насмешника, затеявшего ссору!
Горбун вздрогнул и нагнул голову.
– Ну а ты, почтенный хоббит, совершил ошибку, пойдя с мечом против бросившего сталь. Ты очень молод, и я не виню тебя, но впредь против палки бери пивную кружку. – Он вновь едва заметно улыбнулся. – Санделло! Тебе повезло, что он обнажилмеч, а так, кто знает, чем бы все кончилось?! Но, – он перебил сам себя, – все это в прошлом, а теперь я хочу, чтобы между нами не лежало это давнее недоразумение.
Фолко стоял молча, смущенно глядя вбок – посмотреть в глаза Олмеру не было сил. Никто никогда не говорил с ним так уважительно и так открыто – на равных – никто, даже Торин, даже Малыш. Обладателю голоса было приятно внимать: хоббиту не льстили – просто сильный признавал и его силу, пусть не во всем, и сожалел об ошибке, и Фолко почувствовал себя почти удовлетворенным за то давнее поражение. Исчезли последние остатки страха; он не боялся даже Санделло, смотревшего на него теперь чуть удивленно и заинтересованно: Фолко не находил слов и лишь смущенно мялся с ноги на ногу, однако глубоко в сознании родилась и беспокойная мысль: а зачем все это Олмеру?!
Наступило молчание. Олмер выжидательно смотрел на хоббита, и тот понял, что ему нужно хотя бы представиться в ответ на учтивую речь. С трудом, преодолевая еще оставшееся оцепенение, он выговорил свое имя. Олмер дружелюбно слегка наклонил голову и кинул быстрый взгляд на Санделло. Тот шагнул вперед и спокойно протянул хоббиту руку.
– Не держи на меня зла, сын Хэмфаста, – медленно проговорил он, касаясь вздрогнувшей ладони Фолко своими гибкими, холодными, но неимоверно сильными пальцами, – я признаю, что был тогда не прав…
Слова давались ему с трудом, но Олмер не сводил с горбуна внимательного взгляда, и Санделло продолжал говорить. Фолко глядел ему прямо в глаза (на что ему едва хватало духу) и вновь, как еще в Пригорье, увидел.в них оттенок понимания и затаенной горечи.
“Горбун говорит искренно, – вдруг подумалось хоббиту, – хотя ему и мешает гордыня”.
– Ты крепко держался, – продолжал Санделло. – Сказать по правде, второй раз я едва-едва увернулся. Впрочем, теперь это уже не важно. Прошу, постарайся забыть.
–
Санделло все еще не отпускал его правую руку, и от этого Фолко вновь стало слегка не по себе. Горбун вздохнул.
– Что же мне сделать, чтобы загладить свою вину перед тобой?! – сказал он.
– Кажется, я могу помочь тебе в этом, почтенный Санделло, – вдруг вмешался Олмер. – Спору нет, ты виновен, а потому принеси-ка сюда наш гундабадский трофей!
– Наш?! – удивленно поднял глаза горбун.
– Да, наш, – ответил Олмер, – ибо благодаря твоему искусству мой противник сражался пешим. Принеси его, быть может, он придется по сердцу почтенному хоббиту.
Санделло кивнул головой, повернулся и быстро исчез в зарослях. Спустя мгновение он появился вновь, держа в руках небольшую кожаную сумочку, и протянул ее Олмеру. Тот распустил завязки, сунул в нее руку и извлек оттуда недлинный кинжал в простых черных ножнах, по краям окованных узкой полоской вороненой стали. К ножнам было прикреплено несколько ремешков, зачем – Фолко сразу не понял. Олмер держал оружие плашмя, пальцы его правой руки скрывали рукоять, но хоббит неожиданно ощутил странное чувство. В этом неброском на вид кинжале была какая-то завораживающая соразмерность – его нельзя было ни удлинить, ни укоротить, ни уширить, ни заузить. Гладкая черная кожа, покрывающая ножны, должна быть необычайно приятна на ощупь – вдруг мелькнуло у него в голове. Как спокоен и уверен в себе будет он, едва его ладонь коснется их чуть шершавой поверхности, хранящей тепло его тела! Ему вдруг очень захотелось поскорее взять и подержать в ладонях эту вещь, он невольно подался вперед, забывая об осторожности.
– Я вижу, он уже манит тебя. Бери! – продолжал Олмер. – Пусть он верно служит тебе!! – Олмер замолк на мгновение, а потом, протягивая хоббиту кинжал, добавил: – Мужчинам достойно делать друг другу именно такие подарки, ибо Что лучше их служит нашим сокровенным желаниям?!
Его пальцы разжались, и кинжал приняли ладони Фолко. В ту же секунду и лес, и Санделло, и Олмер перестали существовать для него – он смотрел на подарок.
Ножны имели длину одиннадцать пальцев; к их нижнему концу было прикреплено кольцо, через которое был пропущен узкий кожаный ремешок. Такое же кольцо было и сверху, с таким же ремнем. Прежде чем Фолко успел удивиться этому, его взгляд упал на рукоятку.
Неведомый белый материал был свит в мелкий винт; на ощупь он не казался ни гладким, ни шершавым; казалось, под рукой хоббита оказалась шкура неведомого живого существа, способного то взъерошить свою шерсть, то вновь уложить ее так, что рука не ощутит ни малейшей неровности. А возле синей крестовины с чуть опущенными концами в белое тело рукояти был вделан гладко отполированный камень, сперва показавшийся Фолко скромным и невзрачным – он не сверкал и не светился; его цвет напоминал блеклый жемчуг, слегка подернутый сероватой дымкой; но стоило Фолко взглянуть на него чуть сбоку, как камень внезапно сделался полупрозрачным, и в его смутной глубине он разглядел невесть откуда взявшийся там темный крест. Завороженный, Фолко долго не мог отвести взгляда от этого необычного камня; его поверхность казалась крошечным окном в неведомое, окном, имевшим даже переплет.
Из темно-синей крестовины выходило плавно сужавшееся и чуть закругленное лезвие в десять пальцев длиной; матовая сероватая сталь казалась раскатанным продолжением вделанного в рукоять камня; и по лезвию, оставляя лишь узкие полоски вдоль краев, тянулись удивительные узоры из причудливо переплетенных синих цветов; хоббит. готов был поклясться, что эти цветы имели какое-то неясное сходство с уже виденными им в каком-то видении, но в чем оно и с чем – этого он сказать не мог.
Клинок сразу же и намертво лег в ладонь, словно прирос к ней; пальцы Фолко крепко-накрепко сжались, точно боясь упустить его.
– Да, он как раз по твоей стати, – донесся до забывшегося хоббита голос Олмера. – Дай я помогу тебе надеть его…
Хоббит вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна; в странном оцепенении он дал человеку накинуть верхнюю петлю от ножен себе на шею, а нижняя опоясала его чуть выше талии. Ножны плотно прилегли к телу.
Олмер отступил на шаг, словно любуясь своей работой; его руки были скрыты потертыми кожаными перчатками, несмотря на жаркий день.
– Спасибо… – с трудом выдавил из себя Фолко. – Спасибо вам…
Он низко поклонился в знак благодарности. Выпрямляясь, он столкнулся взглядом с Олмером и, повинуясь какому-то внезапному наитию, сделал шаг навстречу Санделло и пожал протянутую ему руку.
– Вот и хорошо, – услышал он слова Олмера. – Пусть прошлое будет предано забвению. Мы устранили то, что мешало нам, и теперь можем побеседовать. Но послушай! Какой у тебя лук! – Голос Олмера едва заметно изменился, стал жестче. – Разреши мне взглянуть на него?!
Фолко нерешительно поднял глаза. Олмер нависал над ним, точно башня, глаза глядели строго и проницательно; и хотя где-то в глубине сознания хоббита вспыхнуло тревожное чувство, его левая рука медленно, словно против его желания, потянулась к эльфийскому оружию и вынула его из налучника.
