лишь в них можно отстоять свою честь и покрыть себя славой.
– Но храбрость и доблесть заслуживают чести и славы лишь в том случае, когда они направлены на доброе дело! – неожиданно для самого себя вдруг вмешался хоббит. – Доблестный разбойник – не храбрец, но гнусный убийца, становящийся от своей доблести лишь еще опаснее!
Олмер улыбнулся.
– Ты смел, половинчик, я не ошибся в тебе. Но мне кажется, что в тебе говорит то, чему тебя учили, а не то, что пережил ты сам. Добро и Зло! – Он вновь улыбнулся, и Фолко с удивлением заметил, что отражение этой улыбки появилось и на лице горбуна. -Две грани одного клинка, они неразделимы, словно свет и тень! Давно известна истина, что не может быть всеобщего добра, как и всеобщего зла.
– А как же мои сородичи, что сражались в битве на Пелленорских Полях – разве содеянное ими не есть всеобщее добро?! – не отступал хоббит.
– Ты говоришь, всеобщее?! То есть то, что хорошо для всех?! – усмехнулся Олмер. – Но разве допустимо защищать такое добро ложью?! Не понимаешь? Что ж, поясню. Никто не порицал хоббита, упомянутого тобой, за то, что он сразил Черного Короля ударом в спину, – так почему в песне об Эовейн говорится, что они встретились лицом к лицу?! Недурно, клянусь Великой Лестницей!
– Так что же Великому Мериадоку погибать было, что ли?! – вознегодовал Фолко, но Олмер успокаивающе поднял руку.
– Я этого не говорил, половинчик. Нет, тот хоббит сражался доблестно. Но зачем стыдливо набрасывать покрывало недомолвок?!
Наступило короткое молчание. Фолко не нашелся, что возразить, – он сам не раз слышал эту старинную песню о поединке у стен Минас-Тирита и, зная подлинную историю, поначалу удивлялся, но потом привык, решил, что здесь простая ошибка, и более над этим никогда не задумывался. И неожиданно для самого себя вдруг спросил:
– Скажи, почтенный Олмер, отчего ты зовешь нас половинчиками?!
– Так называют подобных тебе на моей родине, на востоке, где сохранилась еще память о Днях Странствий, когда мир был еще молод. Я знаю, на юге, в Гондоре, вас именуют невысокликами, в Рохане – холбутланами, на востоке же говорят как есть. Ну что же…
Олмер шагнул в сторону, как бы направляясь к лежащим на траве плащу и кинжалу, и в это время Санделло неожиданно протянул гному руку. Олмер замер, не отрывая взгляда от стоящих друг против друга гнома и человека, и Фолко вдруг почувствовал легкое головокружение, словно смотрел вниз с огромной высоты; в следующую секунду Торин медленно пожал широкую и плоскую кисть горбуна.
– Не стоит сводить счеты после глупых ссор, не так ли?! – тихо, но настойчиво произнес Санделло, и Торин, точно эхо, откликнулся:
– Не стоит… Что ж, если мой друг, простил тебя, будем считать, что и я не держу на тебя зла.
– Ну и хорошо, – раздался голос Олмера, и золотоискатель оказался между гномом и горбуном, кладя руки им на плечи.
Хоббит удивился, увидев, как пригнулся к земле Санделло, а Торин неожиданно пошатнулся, словно взвалил на себя тяжелый груз; однако это длилось недолго, Олмер убрал руки, нагнулся, поднял с земли обломки топора и протянул их Торину.
– Теперь простимся, – просто сказал он, вновь кладя руку на плечо горбуна. – Что бы вы ни думали обо мне и моем спутнике, я желаю вам вернуться такими же, какие вы есть сейчас.
Трудно сказать, что изменилось в его голосе, но Фолко эти мгновения не сводил с Олмера глаз, ловя каждое его слово; последняя фраза, сказанная с какой-то мрачной решительностью, заставила хоббита вздрогнуть.
Из кустов на поляну вышел человек в недлинном дорожном плаще; он почтительно поклонился Олмеру.
– Да, да, мы сейчас, – ответил на немой вопрос Олмер. – Приведи коней…
Возникла секундная пауза, и вдруг Санделло подошел к хоббиту.
– Разреши твой нож, – неожиданно сказал он. – Ты недоворачиваешь ладонь, смотри, вот так!
Молниеносное, незаметное глазу движение руки горбуна, в которую удивленный, но неиспуганный хоббит вложил один из своих метательных ножей, – и клинок с тяжелым звонким ударом вонзился в нарост совсем рядом с первым ножом.
Слуга подвел золотоискателю и горбуну их лошадей: Олмеру – высокого каурого жеребца, Санделло – гнедую кобылу; и горбун, уже сидя в седле, неожиданно наклонился к замершему Фолко и молча протянул ему еще полную на три четверти баклагу.
За зелеными стенами поляны послышалось недалекое ржание; Олмер и Санделло тронули коней и, не оглянувшись, исчезли в зарослях. Несколько мгновений качались потревоженные ветви, но вот и они замерли. Над поляной воцарилось полное спокойствие.
– Уф, – вдруг тяжело вздохнул гном, поспешно распуская завязки куртки и обнажая мокрую от пота грудь. – Что, оставил вино? Давай скорее сюда! Чье бы оно ни было, надо выпить после такого…
Гном забулькал, а Фолко со всех ног бросился к дереву: в коре торчал кинутый им нож, а рядом, так что между лезвиями едва можно было всунуть палец, засел второй нож, посланный Санделло с такой силой, что ушел в дерево почти до половины; как Фолко ни старался, вытащить его он не смог. В эту минуту он невольно подумал о словах Рогволда, сказанных им по поводу первой встречи с Санделло, мол, тот мог убить хоббита, не вставая из-за стола.
Пряча на перевязи вынутый из дерева нож, Фолко пошел просить Торина о помощи. Гном к тому времени опростал изрядную часть баклаги, несколько успокоился и только вращал глазами. Ворча и жестикулируя, он пошел за хоббитом.
– Этот, что ли?! Ничего себе, вот это рука… – Торин почесал затылок. – Ну, попробуем…
Однако пробовать пришлось долго, и, лишь собрав всю свою огромную силу, гном смог выдернуть брошенный Санделло нож. Торин фыркнул и утер пот.
– Н-да, – протянул он,. – ну и ручища у этого горбуна, чтоб ей отсохнуть! Он показался мне очень шустрым еще тогда, в Пригорье, но знай я, что он… такой, клянусь бородой Дьюрина, я был бы поосторожнее…
Торин тяжело вздохнул и сел прямо на землю, охватив руками голову. Фолко осторожно опустился рядом с ним, ища взгляд друга, но гном упорно смотрел вниз. На мгновение над ними нависла гулкая тишина; внезапно гном застонал, точно от нестерпимого стыда, даже заскрежетал зубами. Перепуганный хоббит сперва аж прижался к земле.
– Что же это за Олмер, который переломил мой топор, точно соломинку! – отрывисто и зло бросал перед собой слова Торин. – Что я на него смотрел?! Почему отдал топор?! Почему я пожал руку этому убийце?! – Ладони гнома сжались в кулаки, по лицу прошла мгновенная судорога, словно от отвращения. – Что со мной было, Фолко?! Ты был рядом, ты видел – что со мной было?!
Торин вскочил, его щеки пылали, крепкие желтоватые зубы закусили губу.
– Что ты, Торин, что с тобой?! – в испуге вскрикнул хоббит. – С чего ты взвился?!
– С чего?! – Глаза гнома недобро прищурились. – Ты видел, как он положил мне руку на плечо?! Я думал, что ткнусь носом в землю! Ну, среди тангаров я бы назвал двух-трех, кому это под силу, – как и сломать мой топор, – но чтобы так сделал человек?!
– Опомнись, Торин! Ну силен он, очень силен, и что с того?! Почему бы не быть силачу и среди людей!
– Силачу… – горько усмехнулся гном. – Да нет, тут что-то не то, брат хоббит. Что-то со мной было не то, не как всегда… Впрочем, ладно, давай с самого начала! Они действительно ничего тебе не сделали? Я чуть не свихнулся, когда увидел тебя рядом с ними!
– Да нет же, Торин, все было тихо и мирно, – горячо начал Фолко и рассказал Торину обо всем, что произошло, пока гнома не было.
– И ты принял его извинения?! – с недоверием переспросил Торин. – С чего это ты вдруг стал таким добреньким?! Или забыл Пригорье?!
– Ничего я не забыл, – буркнул Фолко, в свою очередь, краснея и опуская голову. – Просто там вышло недоразумение, Санделло раскаялся. Кинжал вот подарили…
– Покажи-ка мне его еще раз, – вдруг попросил гном, протягивая ладонь. – Хочу взглянуть, чем же они
