распределителя: если мы способны воспринимать красоту, значит, не всё потеряно!
Володар задумчиво смотрит на скользящую вдоль платформы женщину, кончики усов его выписывают замысловатые петли.
— Не спишь с болтом — не дёргай рельсу! — мерцает Пентакль, а я показываю «смедч» фигурой из 18-и пальцев.
Мы уняли дрожь в членах и движемся по сияющему полу вестибюля.
И тут вдруг
я вспоминаю,
что до конца текущей четверти должен поцеловать Паяло!
Эта мысль — как гром среди ясного неба…
…ты… ну что же ты…
— Ребята! — я торможу волну, раздавливаемый неизбежным, — братцы, я совершенно забыл об одном важном деле… Мне необходимо сейчас же вернуться. Поезд в пути пол-пункта. Ещё пяток пунктов уладить дела и вернуться. А затем ещё пол-пункта — и я уже здесь. А вы пока в баре курните чего-нибудь обнадёживающего…
— Брат, может, помощь нужна? — это Володар растягивает целку.
— Благо-в-дар-тебе… дело пустяковое. Но очень личное… и значимое. — я скалюсь: как всё просто разрешилось: они меня поняли.
Всего 2 подряд поездки на «циркуле». Это — ерунда, в принципе: раньше мне приходилось иногда совершать и по пять поездок за фазу, а однажды я рискнул прокатиться под жёлтеньким и думал, что такой боли не вынесет ни одно существо на планете.
Правда, последний раз это было давно: около 188 фаз, и это была любовь.
Я и сейчас влюблён, но разве сравнить нынешнее ровно гудящее в топке пламя усердия с теми двойными турбо-петардами страсти? (А энергии, возможно, тратится одинаково!)
Я подсасываюсь к элементу смещения, включаю пневмо-подачу, и три пункта горячим покалыванием покидают мой третий глаз.
— Внимание, пассажиры. Перемещатель проследует до остановки 0-Центр и совершит следующие переходы…
Я трогаю волос готовности, и капсула ответно щёлкает.
Второй раз подряд — это самое трудное.
Третий раз будет ещё нескоро: пока я достигну дома, поцелую паяльник и вернусь.
Третий раз уже застанет фаза толерантности. Но второй раз, да и ещё на такое расстояние…
Засверлило.
Надо же, прошло всего около пункта, а кажется: лица ребят, отражающиеся в сигнальных мониторах и скрип лучевого сканера — всё это из другой жизни. Но точно не вспомнить, что это была за другая жизнь: возможно, она только приснилась?
Вагон укорачивается с выворачивающей желудок вибрацией.
Я неуверенно соскальзываю на платформу и опускаюсь на тёплую освинцованную трубу большого диаметра.
— Эй, ты, чего уставился? — хлопает по плечу штуцер в подтяжках.
Я вспыхиваю:
— Ергод
Ергодыч — мой старый приятель ещё с испытательной школы. Не виделись с ним с мегафазу.
Но вспоминаю:
«Паяло. Я должен поцеловать его».
Распрямляю колени:
— Ергодыч, прости, дружище — очень спешу. Был сейчас у Хрустальной башни: там Володар и Пентакль. Но срочно понадобилось вернуться…
— Не объясняй: я на жёлтеньком, — с оловянным хохотом отмахивается тот.
Вместе с воспоминанием меня охватывает непонятный испуг, холодный шар страха раздувается у позвоночника и проникает в кишки, предательски парализуя перистальтику. Облокачиваюсь о стену, глубоко дышу и время от времени стискиваю зубы.
Похоже, я обоссался?
Это даже смешно. Надо же: взрослый румбо — и обоссался как шуруп. И самое неприятное, что моча какая-то липкая и холодная.
— Эй, что с тобой? Тебе плохо, брат? — шелестит Ергодыч.
— Ничего, сейчас пройдёт: просто ушатало в «циркуле», — пытаюсь щериться.
— Это бывает. У меня раньше часто так было… э, да у тебя кровь! Гляди-ка! — он тычет мне в брюхо.
Не понимаю этой шутки.
Опускаю глаза и вижу, что брюки намокли тёмным.
Гляди-ка блядиха… куском мозга… натруженным куском мозга, замедленно приговорённому к паровозной топке… чадящим, как парочка чеботарей из-за гаубицы… хоронящим родителей на потаённой турбинке сверх-вещества…
— Эй, брат, что с тобой? Я вызову доктора! — Ергодыч обнажает переносное верещало и оглушает космос адскими выхлопами о-п.
Сейчас они заберут меня, вы поняли?
Докторишки, падлы такие, заберут меня. А Ергодыч — похоже, он с ними заодно… Меня хотят отдать на переплавку, вот оно что!
Чудовищно!
Как мог я так оступиться!? Открыться поездкой на циркуле — и потаённый враг воспользовался этим для удара!
Подкрался под личиной старого приятеля-Ергодыча.
Отсосал у ленина владимира ильича.
Разрушил мозг простодушным свистом.
Перечитал том старины-Свифта:
Про то, как лилипуты дуют в кожаную дуду,
Про то, как великанши макали Гулливера в пизду.
Вот оно, значится, как они заманили меня…
Дешёвыми понтами и постной говорильней.
А я — как, человек последний повёлся.
Тот, кто так ведёт себя — homo тот и зовётся.
И вот доктора уже несут на носилках.
Сопротивление бессмысленно: поди их осиль-ка…
Но я всё же попробовал, и ударил одного из них в горло.
Сразу же пропустил, так что в глазах померкло от боли.
Они втыкают в меня иглу и шепчут неприятные вещи.
А я не могу возразить, ибо боль парализует мозг мой тлеющий.
Скажу смерти: поспеши, сруби в срок — пока зрел ещё.
Хуета на костылях и с катетером — жалкое зрелище.
На короткое мгновение я прорываюсь в реальность сквозь липкую пелену звенящего бреда, но реальность кажется давно ушедшим сумасшедшим сном, который промелькнул в ночи подростковой поллюцией.
Доктора летят меня на флаере; я не парализован, но двигательный аппарат странным образом расстроен: ощущение такое, что тело растворилось плевком в бездне, и осталась лишь малая часть — сахарно тающая.
Назад, назад: отмотайте жизнь! Верните меня к Хрустальной башне! К чёрту паяльник! Паяло… Я
