Записки Видока, начальника Парижской тайной полиции. Том 2-3

известнейшей личностью на парижских мостовых, где его знали только по имени.

Без сомнения, он стоил этой известности; его обвиняли в участии при сентябрьской резне 1793 года; а в ноябре 1828-го его видели во главе шайки, бившей стекла в улице Сен-Дени.

С 1816 года шайка шофферов, по-видимому, обрекла себя на бездействие. Последние ее подвиги были на юге Франции, преимущественно в окрестностях Нимы, Марселя и Монпелье, во время диктаторства г-на Трестальона. Тогда поджаривали протестантов и бонапартистов, имевших деньги, и достойные представители verdets находили это вполне заслуженным.

Библиографический очерк о жизни Видока

Когда и где умер Видок. — История «Записок Видока». — Отзыв «Библиографии современников», — Способности и атлетическое сложение. — «Мемуары каторжника, или Разоблаченный Видок», — Необыкновенная и разнообразная деятельность. — Агентство найма рекрутов. — Видок- дисконтер. — Откуда взялось богатство, — Действительно ли, Видок был также политическим сыщиком? — Замечательная находчивость. — Аристократический попугай, — Корыстолюбивый лакей. — Видок на большом обеде между либералами. — Его отношение к старым острожным приятелям. — Оправдание. — Причины удаления от службы. — Портрет Видока. — Череп Видока оценен в 10 000. — Отзыв о нем черепослова Фоссати. — Как построил Видок загородный дом. — Бумажная и картонная фабрики для освобожденных из острогов. — Честолюбие Видока. — Всеобщий поверенный по семейным делам. — Тридцать дуэлей. — Видок обманут и разорен. — Переписка. — Болезнь, — Чем бы мог быть Видок, если бы не попал в сыщики, — Неверующий Видок приглашает священника. — Раскаяние. — Причащение и соборование. — Любовь к женщинам. — Преданные друзья. — Незаконный сын. — Последние минуты умирающего. — Похоронная процессия. — Наследники.

В первые дни января 1857 года Видок скончался, как патриарх — среди скромного довольства, в одном из самых тихих кварталов Парижа, в небольшом домике, на месте, отведенном под огороды. Тридцать лет он вел тихую жизнь фабриканта; что проще, что обыкновеннее этого!

Как все замечательные люди нашего времени, Франсуа Видок написал свои Мемуары и издал их еще за тридцать лет до своей смерти; может быть, он не надеялся прожить так долго, может быть, будучи вынужденным рассказать о себе много дурного, он вместе с тем не знал никого, кто в то же время мог бы сказать об нем сколько-нибудь хорошего. Ничье имя не пользовалось такой печальной известностью, ничье не внушало такого страха, ни у кого не было столько врагов, и в течение своей долгой восьмидесятидвухлетней жизни, хотя Видок многим делал одолжения, многим оказывал помощь, едва ли у него сохранился хоть один друг.

«Библиография современников», посвятившая Видоку весьма хорошую и беспристрастную статью, ошибочно называет его именем Жюля, которое он охотно носил, служа при полиции; во всех же тюремных списках и приговорах он назван Франсуа- Эженом.

У Видока было два необыкновенных качества: первое — уменье гримироваться; второе — способность делать из своего желудка все, что угодно, как относительно воздержания, так и относительно насыщения. Не раз видали Буффе, разыгрывающим в один и тот же вечер «Парижского гамена» и «Отца Тюрлютютю», т. е. юношу и столетнего старика. Это, конечно, было удивительно, и редкий бы актер мог выполнить подобный контраст; но это все-таки происходило на театре, при свете ламп, на довольно значительном расстоянии даже от ближайшего зрителя; тогда как Видок принимал осанку, рост, физиономию, возраст и тон голоса, какой ему было нужно, среди белого дня, в непосредственном соприкосновении с прежними сообщниками и ворами по профессии, с жандармами, частными приставами и т. д. Сложение его было атлетическое, а между тем в шестьдесят лет он больше всего любил наряжаться женщиной!

Особенная способность его желудка была еще замечательнее; в дни бедствия он иногда ничего не ел по двое, по трое суток; затем, привыкнув к лучшему столу в Париже, он отправлялся в какую-нибудь грязную лачугу и ел с притворно жадным аппетитом картофель, вареный в воде, свиную кожу и даже противные остатки говядины, рыбы и овощей, остающиеся в ресторанах, которые бедняки называют арлекином.

Все тело его подчинялось воле рассудка.

Мы позволили говорить самому Видоку о самом себе и по-своему; современники же его не дали ему этой привилегии; не успели выйти в свет два тома его Мемуаров, как появилось мнимое опровержение.

В первой части своего рассказа Видок говорит о некоем Мальгаре, старом офицере действующей армии, который отвлек его в Мехельне от цыганского табора и которого он впоследствии несколько раз встречал в Бисетре, в Бресте, Тулоне и Париже. Спекуляторы заимствовали не имя этого человека, потому что, по объявлению Видока, это было только военное имя, но его личность, и издали почти в одно время с Мемуарами знаменитого агента охранной полиции «Мемуары каторжника, или Разоблаченный Видок».

Это совсем не мемуары кого-либо, которых бы он был предметом; жизнь мнимого Мальгаре занимает только десять листиков; это просто четыре тома оскорблений и невероятных обвинений, обрушившихся на голову человека, который, как бы то ни было, искупил свои заблуждения громаднейшими заслугами. Про одного писателя говорили, что он имел талант позорить Талейрана; стоит прочесть страниц пятьдесят «Мемуаров каторжника», чтобы убедиться, что авторы этого сочинения имели целью опозорить Видока.

Авторы «Мемуаров каторжника» утверждают, что Анна была законной женой полкового командира. Прибавляют, что Видок, часто с нежностью упоминающий о ней, тем не менее иногда обращался с ней дурно. Если верить им — он не прочь был сжить ее со свету, когда ему пришла фантазия жениться вторично, потому что в эту эпоху его первая жена уже известила его через судебного пристава, что получила разводную с ним.

Деятельность Видока была столь необычайна, что даже разнообразная и трудная обязанность начальника охранной бригады не удовлетворяла его. В продолжение трех или четырех лет, во время Реставрации, в его бюро, в маленькой улице Святой Анны, было учреждено им настоящее агентство замещения рекрутов, и он имел от него от 30 до 60 тысяч франков. Еще до этого он прилагал свои таланты и по частной деятельности, хотя думали, что он посвящал все время администрации. Он брал на себя розыски в интересах семейных, розыски бежавших, надзор за женщинами, замужними и незамужними, иногда даже надзор за мужьями — занятия более или менее непредосудительные, по совсем не входящие в область его деятельности; вообще он брался за все, что сколько-нибудь подходило к его профессии. Справедливо заслуженная им репутация умного и деятельного человека заставляла многих обращаться к нему в самых щекотливых семейных обстоятельствах и, конечно, с предложением платы за хлопоты.

Один знаменитый процесс доказал, что с той поры он прибавил еще одно средство для увеличения своих доходов: это учет кредитных бумаг, которых банкиры почему-нибудь не принимали; он брал их на долгие сроки, на условиях, не запрещаемых законом, но и не вошедших в обычай. В то же время он занимался продажей и покупкой домов и земель. Редко брался он за дурные дела, хотя иным некоторые могли казаться весьма сомнительными. Каждый раз, когда в первую половину своей жизни, будучи вынужденным скрываться, часто менять свое имя и место жительства, он брался за какое-либо ремесло, оно постоянно шло у него удачно. После этого неудивительно, что, не страшась более правосудия поселившись в Париже и запасшись опытностью, он был счастлив во всех своих предприятиях. Следовательно, если, как свидетельствуют его враги, он вышел из префектуры с состоянием в 400 000 или 500 000 франков, после восемнадцатилетней службы, получая определенного жалованья только 5000 франков, то нечего еще с азартом кричать: «Вор и грабитель!» Не надо забывать, что его ведению