Намереваясь удалиться, я заметил возле них две маленькие книжки, из которых одна была раскрыта (то были Мысли христианина).
— Кажется, вы занимаетесь чтением, — заметил я. — Уж вы не взялись ли за благочестие?
— Что делать? — отвечал Рауль. — Сюда пришел пастор исповедовать нас и оставил нам это. Во всяком случае, тут есть вещи, которым если бы следовали, то мир был бы лучше, чем теперь.
— Еще бы не лучше! Недаром говорят, что религия — не шутка; мы родились на свет не для того, чтобы околевать, как собаки.
Я поздравил новообращенных со счастливой переменой, происшедшей в них.
— Кто сказал бы два месяца тому назад, — произнес Курт, — что я дам себя дурачить какой-нибудь скуфье!
— А я-то, — заметил Рауль. — Ты знаешь, как я их в грош не ставил. Но при нашем положении совсем другое дело. И не смерть пугает меня; это для меня все равно, что воды напиться. Вот вы увидите, г-н Жюль, как я туда пойду.
— О да! — сказал Курт. — Вы должны прийти.
— Обещаюсь вам.
— Честное слово?
— Честное слово.
В день, назначенный для казни, я отправился в Версаль. Было десять часов утра, когда я вошел в тюрьму; заключенные разговаривали со своим духовником. Завидя меня, они быстро пошли мне навстречу.
Рауль (взяв меня за руку). Вы не знаете, сколько удовольствия доставляете нам. Видите, нас уже начали приготовлять к смерти.
Я. Я не хочу вам мешать.
Курт. Вы-то нам помешаете? Вы шутите, г-н Жюль.
Рауль. Разве у нас только десять минут осталось, чтобы мы не могли даже поговорить с вами? (Обращаясь к священникам). Вы нас извините, господа.
Духовник Рауля. Хорошо, хорошо, друзья мои.
Курт. Таких ведь немного, как г-н Жюль; а как видите, он нас засадил, но это ничего не значит.
Рауль. Коли не он, другой бы кто засадил.
Курт. И такой, который бы не обращался с нами так хорошо.
Рауль. Ах, г-н Жюль, я никогда не забуду, что вы для нас сделали.
Курт. И друг не сделал бы столько.
Рауль. И в довершение всего пришел посмотреть, как мы отправимся туда.
Я (предлагая им табаку в надежде переменить разговор). Ну-ка, щепотку; это хороший табак.
Рауль (сильно нюхнув). Недурен! (Он чихает несколько раз). Это пропускной билет, правда, г-н Жюль?
Я. Точно так.
Рауль. Однако я сильно болен. (Он взял табакерку и, раскрывши ее, стал рассматривать). А хороша вещичка! Ну-ка, Курт, ты знаешь, из чего она?
Курт (отворачиваясь). Это золото.
Рауль. Ты прав (отворачиваясь): золото — погибель людей. Видишь, куда это нас привело.
Курт. И подумать, что за такую дрянь можно себе наделать столько хлопот! Не лучше ли было работать? У тебя были честные родители, у меня тоже, и в настоящее время мы не опозорили бы их имя.
Рауль. О, не это заставляет меня особенно сожалеть, а те господа, которых мы спровадили… Несчастные!
Курт (обнимая его). Ты хорошо делаешь, что раскаиваешься. Кто убивает себе подобных, тот не должен жить. Это — чудовище.
Придворный духовник. Однако, дети мои, время идет да идет.
Рауль. Хорошо им говорить — Всевышнее Существо… Если Оно есть, то никогда не простит нам.
Придворный духовник. Милосердие Божие неистощимо… Спаситель, умирая на кресте, ходатайствовал перед Отцом за покаявшегося разбойника..
Курт. Кабы Он и за нас умолил!
Один из духовников. Вознесите ваши души к Господу, дети мои, падите ниц и молитесь.
Оба осужденные глядели на меня, как бы ожидая моего совета, что им делать; они как будто страшились, чтобы я не осудил их в слабости.
Я. В этом нет никакого стыда.
Рауль (своему товарищу). Ну, друг, поручим себя Богу.
Они стали на колени и около пятнадцати минут оставались в этом положении.
Часы пробили половину двенадцатого; они, взглянув друг на друга, произнесли вместе: «Через тридцать минут с нами будет покончено!» И с этими словами встали. Видя, что они желают говорить со мной, я, находясь несколько поодаль, приблизился.
— Г-н Жюль, — начал Курт, — если вы будете настолько добры, мы попросили бы вас об одном последнем одолжении.
— О каком? Я готов служить с удовольствием.
— У нас есть жены в Париже. У меня жена… Вот что разрывает мое сердце… Это сверх сил моих!
Глаза его наполнились слезами, голос оборвался, и он не мог продолжать далее.
— Что же это, Курт, — сказал Рауль, — что с тобою? Не будь же ребенком… Я не узнаю тебя; или ты не мужчина, потому что у тебя есть жена! А у меня разве ее нет? Будь же потверже.
— Теперь прошло… — перебил Курт. — Я хотел только сказать, г-н Жюль, что у нас есть жены, и мы желали бы дать вам некоторые поручения к ним, если это не особенно вас обеспокоит.
Я обещал исполнить все, что они желают, и, когда они высказались, я подтвердил уверения, что свято выполню их поручения.
Рауль. Я был уверен, что вы нам не откажете.
Курт. С хорошими людьми никогда не останешься без помощи. Ах, г-н Жюль, чем нам вас отблагодарить за все это?
Рауль. Если то, что говорит священник, не вранье, то когда-нибудь мы свидимся на том свете.
Я. Надо надеяться; может, это будет скорее, чем вы думаете.
Курт. Это путешествие делают как можно позднее, а мы уже готовы отправиться.
Рауль. Г-н Жюль, ваши часы верно идут?
Я. Мне кажется, они немного вперед. (Я вынимаю часы).
Рауль. Ну-ка, посмотри. Уж полдень.
Курт. Колючка-то (смерть), как она торопится!
Рауль. Большая стрелка заходит за маленькую. Нам с вами не скучно, г-н Жюль… Но надо расстаться. Вот возьмите эту болтовню, нам она не нужна больше (болтовней он назвал «Мысли христианина»).
Курт. А эти два распятия возьмите также, это вам, по крайней море, напомнит о нас.
Послышался стук кареты; осужденные побледнели.
Рауль. Раскаяние — хорошая вещь; но ужели в самом деле я иду умирать? Не станем хвастаться хладнокровием, как некоторые, а постараемся быть твердыми.
