сначала вытворял какую-нибудь глупость, а затем оправдывался в содеянном. Однако сегодня слово Чёрного Джорджа ни на йоту не разошлось с делом. Крикнув: «Парашют!», пилот тут же выбросил его из кормового отсека, доказав тем самым, что мой слух в полном порядке.
Этот парашют — или, вернее, целая связка из трёх парашютов, о наличии которых на аэросанях я теоретически догадывался, но в действительности запамятовал о них напрочь, — являл собой вспомогательное тормозное устройство. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Будучи прицепленным к корме, он моментально расправился и, раздув купола, сразу нарушил всю балансировку находящейся в свободном падении «Кайры». Секунда, и из горизонтального положения она очутилась в вертикальном, резко клюнув носом и нацелив тот в землю.
Встряска, которую мы при этом претерпели, была сродни испытаниям на перегрузки, каким меня подвергали в лётном училище. К счастью, наши с Жориком ремни безопасности выдержали. И мы, повиснув на них лицами вниз, отделались лишь новым испугом да болью в ребрах. Резкой до зубовного скрежета, но чего не вытерпишь ради шанса выжить, верно?
Хуже всех пришлось Свистунову, который в момент раскрытия парашюта стоял на коленях в проходе позади нас. При нырке аэросаней доктор лишился опоры под ногами и, заорав ещё сильнее, полетел вниз. Туда, куда был нацелен теперь нос подвешенной к парашюту «Кайры». Тиберия спасло то, что перед ним оказались мягкие спинки наших кресел, в какие он врезался и тем самым сумел избежать плачевных последствий.
Тормозной парашют аэросаней не предназначался для их воздушного десантирования. Суммарная площадь трёх его куполов была невелика, что, правда, компенсировалось отменной крепостью материала, из которого их сшили. И всё же вовремя снизошедшее на Жорика озарение позволило ему совершить чудо и замедлить наше падение.
Насколько медленнее мы стали падать, вычислить было нельзя. Зависший бортовой компьютер так и продолжал высвечивать на дисплее злосчастную отметку «394 метра». То, что скорость снижения «Кайры» упала, я определил косвенным путём. Перевернувшись кормой вверх, она позволила нам глядеть на землю, не высовываясь за борт — та теперь маячила прямо напротив ветрового щитка. Снежный курган под нами не просто приближался, а плавно смещался к юго-востоку. Ветер стал успевать относить нас вбок, в то время как прежде у него на это не хватало энергии. Наше столкновение с земной поверхностью немного отсрочилось, но радоваться пока было рано. Самое страшное ожидало нас впереди.
Жорик больше не орал, а лишь издавал громкое, прерывистое сипение. Ремни, сдавившие напарнику грудь, мешали ему выпустить наружу терзающий его ужас. Свистунов тоже прекратил вопить, но не потерял сознание, а сбивчиво бормотал какие-то проклятия. Кого именно он проклинал, разобрать не удавалось. Возможно, нас — за то, что мы согласились взять его с собой на экскурсию по Преисподней. А возможно, себя — за то, что он пошёл на поводу у собственных амбиций и навязался к нам в компанию.
Одного только не было слышно в эти мгновения на борту «Кайры» — молитв. Жорик, как характерный представитель современной молодежи, понятия не имел, что это такое. Жрец науки Свистунов был слишком высокообразован, чтобы даже в экстремальных обстоятельствах взывать о помощи к тем силам, чьё существование он всю свою сознательную жизнь отрицал. Я ещё помнил кое-какие обрывки молитв, которые читала у нас в семье религиозная бабка, и не принадлежал к числу атеистов, способных разгромить на корню теорию существования бога. Но за шутку с алмазами, какую сыграл со мной этот небесный юморист, у меня имелись к нему застарелые счёты. Настолько непростительные, что заключать с ним мировую я собирался лишь в одном случае: если он первый её предложит. Пускай даже не извиняется — ничего, перебьюсь. Пускай просто вернёт мне прежний человеческий облик и отправит назад, к оставшимся за Барьером жене и дочери. И всё. На том мы с ним и разойдёмся, ибо большего мне от него не нужно.
Но, как видите, бог продолжал устраивать надо мной розыгрыши, удовольствие от которых получал, похоже, лишь он один. А раз так, то и чёрта ему лысого от меня, а не молитву, уж простите мне столь грубый каламбур…
Приземление…
Ближе к земле — там, где ветры поутихли, — оно опять пошло по вертикальной траектории. От первой расчётной точки падения нас отнесло не слишком далеко. По прежним новосибирским меркам — на противоположную сторону улицы, на которой находилась больница. Ныне в том районе ничего примечательного не было — обычные сугробы с торчащими из них верхушками руин. Что скрывалось там под снегом, я не помнил. А если бы даже помнил, за последнее время здесь очень многое могло перемениться.
Снежный покров в растрескавшемся лобовом стекле приближался, как при быстром и плавном цифровом увеличении. С одной лишь разницей: когда вы наблюдаете подобный эффект в видоискателе камеры, изображение не бьёт вас по лбу и тем более не убивает. Наше было на такое вполне способно, хоть и выглядело белым и мягким, словно вата.
Вата, обёрнутая вокруг бетонной глыбы!
— Держи-и-ись!!! — проорал я так громко, как только мог. А затем подвергся очередной проверке на прочность, когда нос «Кайры» вонзился в сугроб…
БУ-БУМ! Х-х-х-р-р-р-румп! Бздынь! Щелк-крак-цанг-блям! Д-д-д-д! Ш-ш-ш-ш! С-с-с-с!…
Простите меня за этот безумный каскад междометий, но иначе описать столкновение «Кайры» с землей я не могу, ибо в последний момент смалодушничал и зажмурил глаза. Встряска, рывок, резкая, но непродолжительная боль в груди и удар по голове — ощутимый, но тоже терпимый. Я словно был огрет листом фанеры, который после соприкосновения с моей макушкой остался лежать на ней, как приклеенный.
И на этом, кажется, всё. Голова гудела, но конечности шевелились и ощущали не боль, а обычный холод. Он проникал с ветром в пробоины и пощипывал мне ступни с тех пор, как мы повредили носовой обтекатель.
Относительная ясность сознания, чувствительность к холоду и шевелящиеся пальцы на руках и ногах — хороший признак. По крайней мере я не умер и не покалечился, что сейчас было бы для меня практически равносильно.
Свистевший нам навстречу ветер и какофония грохотов прекратились. Можно было бы сказать, что мы погрузились в тишину, но это тоже неверно. Отовсюду доносились дребезжание, потрескивание и шелестящий звук. Тот, что долетел до нас последним, и был единственным шумом, который не стих, а, напротив, стал слышен ещё громче.
Я открыл глаза. И вздрогнул, хотя ничего неожиданного, в общем-то, не увидел. Но всё равно было непривычно сначала взирать с воздуха на раскинувшиеся вокруг просторы, а спустя мгновение очутиться на дне узкой снежной норы. Стенки которой, ко всему прочему, осыпались, как будто на земле нас поджидали могильщики, немедля взявшиеся за работу, едва мы спустились к ним с небес.
Именно снег издавал это зловещее, непрекращающееся шипение. И если мы не поторопимся выбраться отсюда, нас похоронят в этой могиле не только осыпи, но и ожидающийся с минуты на минуту снегопад.
Никто, кроме меня, не подавал признаков жизни, но я не стал тратить время на перекличку. Замки на ремнях работали, и я первым делом выбрался из кресла, а уже потом стал выяснять, с кем из товарищей какая беда приключилась.
«Кайра» вонзилась в сугроб примерно на две трети своей длины, оставив на поверхности лишь турбину да половину грузового отсека. При ударе о снег выступающий над кузовом ветровой щиток был смят почти что вровень с бортами. И если бы не высокие и прочные подголовники сидений, он наверняка не просто стукнул бы нас с Дюймовым по макушкам, а сломал бы нам шеи. Отстегнув ремни, я встал ногами на приборную панель, но, прежде чем заняться Жориком, зачерпнул горсть снега и энергично растёр им напарнику щеки.
Вскоре тот начал мотать головой и издавать протестующее мычание. Потом — вяло отбиваться и требовать прекратить это издевательство, грозясь надавать мне по морде. Парень явно бредил, поскольку ещё толком не пришёл в сознание. Я не стал обижаться на его грубость, а помог ему обрести свободу, попутно проверив, целы ли у Чёрного Джорджа руки и ноги.
Состояние Жорика было вполне удовлетворительным. Пока я возился с ремнями, он прекратил
