Не хочу богохульствовать, но насчет «лучше», признаться, не согласен.
Среди присутствующих я оказался единственным человеком, не знавшим Дэна при жизни, хотя он мою жизнь изменил очень круто.
Я смотрел на него и думал: что было бы, будь он сейчас жив? Жалел бы о содеянном? Вероятнее всего — нет…
К сожалению, я уже не смогу ничего спросить у этого человека.
— …Сетование лучше смеха; потому что при печали лица сердце делается лучше…
Ну, может быть. Им виднее.
…Кладбище утопало в цветах. Одни тюльпаны. Дэн любил тюльпаны, оказывается. Откуда они их столько взяли, в конце сентября? Из Лабиринта, не иначе. И Андрей, кажется, переживает ничуть не меньше других.
Мы попрощались с Дэном и покинули кладбище. У самого выхода к Андрею подошел Эдуард Щемелинский. Я не слышал вопроса, но прекрасно разобрал ответ эссенциалиста:
— Этот прибор мы делали для людей Долины. И сделали бы снова.
— Спасибо тебе, Андрей…
Про пожар, как я понял, эссенс решил тактично умолчать. Ну и правильно, одним идеалистом больше будет…
Дэн остался в нашем мире.
А вечером в последний путь провожали Циферблата.
Это была совершенно другая церемония.
Огромное количество народу собралось во дворе замка. Да-да, я тоже был там. Артур просил меня на первых порах не оставлять Андрея в одиночестве. Подстраховывался. Да и не мог я не прийти.
Ни особой любви, ни ненависти я к Максу не испытывал. Разве что — мы вместе были в том подвале…
Я чувствовал… важность момента. Переломного момента для всех нас. И как оказалось потом — для миров тоже.
И Светка там была. Сказала: чувствую, что должна. Катю оставили с мамой Артура. Да, у Артура тоже есть мама, как у всякого простого смертного.
Трибунал присутствовал в полном составе.
Эссенциалисты в огромном количестве — знаю, потому что они пришли со значками. Добрая треть присутствующих, на груди которых отсвечивало пламя. Но о пламени — позже. А ведь еще какой-то процент был без значков. Бывшие…
Явился кто-то из правительства: организация, которую возглавлял Циферблат, играет не последнюю роль в жизни страны…
Трибунальщики прицепили к воротникам белые полоски. Оказывается, это означает траур, а вовсе не руководящую должность. А я-то гадал, почему форма Артура, когда он еще был Главным, отличается от остальных, а одеяние Первого — нет. И сейчас, уже в должности Первого судьи, Артур со своими белыми полосками ничем не отличался от остальных.
Репортеры — в Лабиринте они тоже есть — пытались прорваться, но впустили только одного. Какая- то суперчестная местная газетка… Интересно, я попаду на снимок в периодике Айсбурга?
Конечно, были жена и дочка — красивая дочка у него — и Эдуард стоял рядом.
Вот уж кому я больше всех сочувствовал: сын, а потом лучший друг… Мужик-то он сам вполне ничего, порядочный…
Цветов не было, каждый брал на входе круглую горящую свечку на плоской подставке. Подставку надо было оставлять себе. А свечки ставить на помост, вокруг гроба.
Гроб больше напоминал лодку. Деревянная лодочка. А может, и не деревянная вовсе, кто их разберет, магов этих. И вокруг — море свечей.
Красиво…
Часть народа на острове не поместилась, а может — не хватило моторок. Я видел огромную толпу на берегу, тоже все со свечами.
Внезапно на помосте вспыхнул огромный костер. Пламя взмыло к небесам. Я стоял не так уж далеко и чувствовал жар. Видимо, костер настоящий. Или почти настоящий. Потому что догорел он очень уж быстро.
Пепел собрали в…
Язык не поворачивается назвать это урной. Стеклянный сосуд, скорее напоминающий огромный бокал.
Бокал кто-то из трибунальщиков поднял высоко над головой, показывая присутствующим. Это послужило сигналом к прекращению церемонии, все начали расходиться, пришлось открыть несколько ворот. Часть народа села в лодки и сразу отчалила, часть чего-то ждала за воротами.
— Еще не все, — сказал Андрей в ответ на мой вопросительный взгляд.
Когда во дворе остались только близкие, соратники и мы с Андреем и Светой, процессия во главе с Артуром и трибунальщиком, несущим сосуд с прахом — потом я узнал, что зовут Михал, — двинулась к западной стене, к лестнице.
По двое — Андрей шел последним — мы поднимались на широкую открытую галерею над морем, пока не заняли ее полностью.
Как только мы выстроились — дунул ветер. Внезапно.
Я уже догадался, что сейчас будет.
Жена Циферблата, его дочь и Артур — видимо, как преемник — брали пепел горстями и развеивали по ветру. А остальные…
Они запели. Вполголоса, очень стройно, как будто с утра до вечера занимались только этим, а вовсе не своими трибунальскими делами. А может быть, у них в крови такое умение.
У меня даже слезы на глазах выступили.
Не знаю, на каком языке пели трибунальщики. Не английский и не немецкий точно. По-моему, на латынь похож, и вообще это походило на хорал крестоносцев из кантаты «Александр Невский». Мы в школе проходили, и мне почему-то запомнилось.
Но и не латынь. Очень красивый язык.
Андрей не пел. Сказал с грустью, что забыл все слова…
А потом…
Надо было бросить в воду подставку от свечи. Когда она падала в море, на этом месте взрывался высокий фонтан. Тридцать фонтанов взлетели к галерее.
А в это время люди на берегу и на острове тоже бросали в воду подставки. И море отвечало волнами, как может плакать только море…
И только у Михала такой штуки не было. Он бросил в волны пустой сосуд. И тогда я понял, что никакое это не стекло.
Огромный водяной столб, словно подводный вулкан, поднялся выше галереи, еще выше, закипел, засветился, и десятки искр рванулись в темнеющее небо. И там пропали на миг.
А потом — рассыпались множеством огненных нитей, прямо над нашими головами сплетаясь огромной сияющей паутиной. Она продержалась несколько мгновений и пролилась серебряным дождем обратно в море.
Вот это я понимаю!
— Да, тут вам не на кладбище. — Я не заметил, как сказал это вслух. Артур услышал.
— У нас нет кладбищ, у нас есть аллеи памяти. Завтра власти посадят в городе дуб. А на один из уже растущих повесят табличку с именем Макс Циферблат. И датой ухода.
— А дата рождения?
— А зачем? Неважно, сколько человек прожил. Важно — как.
Может быть. Я пока над этим не задумывался…
